Промысловые были

Лена села в «тэрик», переехала на другую сторону дороги, остановилась и позвонила Игорю. Телефон был выключен. Набрала Подчасову, сказала, что машину разбила. «Ну да, доеду потихонечку», и едва собралась отдышаться и успокоиться, как увидела медленно едущий милицейский уазик. «Сообщил кто-то. Надо было дергать сразу. Курятина!»

Вышли двое.

– Ну, что у вас? Почему не сообщили? У вас дэтэпэ.

– Да какое дэтэпэ?

– Как какое? Вы уехали с места дэтэпэ. А это что? – ткнул гаишник на капот – на его обрезе зеленела краской вмятина от стойки. – Тем более камера вон. – Он указал на кафешку, и Лена не знала, на пушку берет или по правде камера. – И след вот… – Он кивнул на след «тэрика», пересекающий дорогу от остановки.

Пошли к остановке. Асфальт был покрыт тонкой и черной, как лак, мелко-пупырчатой пленкой. Лена поскользнулась, но удержалась и прочертила стальным каблучком полосу. Белую с крошкой.

– Да вот… – подняв осколок бампера, полуукорительно-полупрезрительно хмыкнул милиционер. – Повезло еще… – И покачал головой. – Пойдемте в машину.

Сели в уазик, показавшийся допотопным, прямым каким-то, тракторно-железным, пахучим. Лена оказалась спереди на пассажирском сиденье.

– Документы.

Посмотрели, положили на панель.

– Ну что? Права забираем…

– А как же?..

– Суд будет решать. Вы с места дэтэпэ скрылись.

– Ребят, ну… ладно вам. Может… Ну вы видите. – Ее трясло. – Честно, я с мужем разругалась. Муж мой Баскаков… писатель. Слышали, наверно.

Они переглянулись неопределенно.

– Погодите, я сейчас вернусь. – Лена сбегала за книжкой, которые у них на такой случай всегда лежали в машине: – Вот.

– «Фарт»… – недоуменно хмыкнул гаишник.

– Да уж, подфартило… Ну, может, как-то… это? Он, главное, телефон выключил! Разругались еще… вдребезги… – У Лены задрожал подбородок…

Мужики еще раз переглянулись.

– Вы же остановку вон поломали.

Лейтенант вздохнул долгим вдохом и таким же ровным голосом, как уличал ее в аварии, сказал:

– Давайте так, сейчас звоним в бригаду. Они приедут, будете с ними разбираться, сколько там за ущерб.

Полчаса протянулись пыткой. Наконец показалась «газель» с двойной кабиной, там сидели в ряд трое дорожников в рыжих жилетах. Вышли, поздоровались. Пошли все вместе к остановке. Потом гаишник сказал: «Ну вы пойдите пока у машины побудьте». Какое-то время шло совещание у остановки. Лена ходила взад-вперед. Наконец подошел гаишник:

– Сейчас Ваня начальству позвонит.

И отдал документы.

Ваня был главный. Подошел. Молодой, полный, очень белый. Размашистой какой-то хозяйской повадки. Лицо гладкое, бесщетинистое, неестественно даже молодое:

– Подождите. Щас позвоню… – Отошел с телефоном за «газель». Долго набирал, ходил, о чем-то говорил. Потом вернулся к Лене. Лена сжалась.

– Ну, короче, нам заплатите за остановку четыре тысячи. И все.

– Ну конечно… Ой господи… Слава богу… Только, вы знаете, у меня вот тысяча, а остальное на карте.

Протянула тысячу.

– Ну давайте, – невозмутимо, негромко, вскользь как-то ответил Ваня.

– А вы мне номер карты дайте.

– А… – будто даже удивившись, сказал: – Ну давайте пишите.

– Я только не знаю, могу не успеть сегодня.

– Да ладно, потом там… – махнул рукой. – Тысячу там еще… – так же, будто по поверхности, пробормотал Ваня и сказал отчетливо: – Езжай с Богом.

Когда Лена села в машину, уже темнело. Замешкавшись, она проехала свороток к Подчасовой, стала разворачиваться, но колесо задевало крыло, разворот получился чересчур широким, и правые колеса провалилась в снег на обочине. Лена ударила двумя руками по рулю и заплакала. Сумерки… Грязный снег… Помятый бок. Скособоченная, окончательно подбитая машинешка, изуродованным боком влипшая в грязный комкастый снег. Еле открывающаяся дверь, которой еще и снег мешал открыться. Неудобство перекошенного вытискивания. Тонкие черные сапожки… Обессиленность полная. Еще не пережитый свой улет. Попытка звонка Баскакову: «Гад! Пьет с Добрынечкой!»

Вышла на дорогу и стала останавливать машины. Самосвал проехал мимо («Сволочь!»). Двое ребят на «бигхорне». Остановились, вытащили. «Спасибо, ребята». «Да не за чего». Едва собралась трогаться, позвонила Подчасова, сказала, что едет Бузмаков в Боево. «Твой телефон дала, мало ли». Тут же позвонил мужской голос: «Галина сказала, вам помощь нужна. Вы где?». Объяснила. «Ну стойте». Это было хорошо – сил не оставалось. Со стороны города подъехал микроавтобус, мигнул фарами, развернулся и стал впереди Лены. Вышли Бузмаков и еще один человек: рослый, с выпуклым животом, линию которого повторяла длинная, очень выгнутая поясница. И живот, и поясница были плотно обтянуты курткой – синей, блестящей, набранной из пухлых полос. Сели в машины. Двинулись. Гуськом добрались до Подчасовой.

В автобусе ехало человек шесть, все в Боево на Рождество.

– Галь, я, наверно, с ними поеду. Там отец Лев. А машину у тебя брошу. Возьмете меня?

– Да возьмем, конечно. Только вы в чувство придите… Так, а Игорь где? – спросил Бузмаков.

Галя сделала моментально зверское лицо, и он понимающе поджал рот.

– Давайте чаю.