Промысловые были

С таким грузом и приехал тогда в Боево Баскаков. Вошел в зимний и суровый двор, где возле бетонной стены громоздилась куча огромных тополиных чурок. Их перекатывали две послушницы в ярких куртках. Одна, самая худенькая, с лицом, закрытым капюшоном красной куртки, особенно поронзила рвением. Он бросился к ней: «Давайте помогу», – а она ответила только: «Не надо, это мое»…

Он поднялся по судовой лестнице в гостиницу. Там было тепло, даже парко, зеленело множество цветов в горшках, просто оранжерея целая, плыл запах щец, еще чего-то жилого. Его поселили, потом была служба, по окончанию которой он подошел к батюшке. Мол, что нужно, чтоб монахом стать?

– Так, так, так… – сказал отец Лев, отрицательно качая головой и сразу будто отвергая весь Игорев пафос. – Тебя как зовут?

И от этого «ты» Баскакову уже вполовину легче стало:

– Раб Божий Игорь.

– Раб Божий Игорь, – ударив на «раб», быстро, удивленно и как знакомому сказал отец Лев и поглядел пристально в глаза. – Давай так. Поживи. Трудником. Мы тебе келью дадим. Работы много. Успокоишься… Подумаешь. – Он помолчал. – Я тебе и по-другому мог сказать: совсем необязательно принимать монашество, чтобы уйти от того, что тебе в миру не устраивает. Что там не так и много честных и думающих людей… А ты хочешь их число уменьшить… – Он улыбнулся, всматриваясь и будто изучая собеседника. – И что будущему монаху надо там. – Он кивнул куда-то вдаль, назад. – Готовиться: соблюдать посты, каждый день – как штык, молитвенное правило читать, ходить в храм. Очень серьезно изучать Священное Писание, жития святых, Святых Отцов. Приучаться к постному, в пять утра вставать, не говоря про телевизор и встречи с друзьями. И с девушками… – Он особенно упер на это слово. – И так с годик. А там… посмотрим… Но я тебе говорю – поживи недельку… У?

Баскаков так и не выспал ничего «путнего». С четырех лежал в полудреме, то в жару, то покрываясь потом и остывая, холодея от бессмысленности какой-то и непоправимости, от контраста между полной невиновностью, безмятежностью утра и внезапностью катастрофы. Ворочался, метался, пытался прохладней прилечь к постели, вминал жаркую голову в подушку, силясь вытянуть спасительную ее прохладу, потом также припадал ко второй подушке. Из похмельной растерзанной души не шли Ленины обезумевшие глаза, порубежный ее взгляд, ненавидящее: «Пошел вон!» В конце концов встал, пошел в ванную, нашел и прибрал карту от телефона. Долго стоял под душем, чувствуя, как волнами то нарастает, то сжимается в голове ядро.

Пил чай. Лежал. Ходил. Жарил яичницу с луком, ел насильно, пряно, на случай, если остановят. Вышел на улицу, умылся снегом. Погода была ветреная. Серая… под стать настроению…

В машину дико было садиться. Руки, тело неверные. Сел. Жевал жвачку. Помнил, как его остановил молодой гаишник: «Игорь Михалыч, когда вы крайний раз принимали спиртное?» И как непроницаемо глядя в глаза гаишнику, твердо и будто вскользячку бросил: «На день рыбака». По дороге заехал к Косте. Казаки негромко сидели за столом. «Смотри осторожно – сейчас переметы будут».

На трассе задувал очень сильный ветер. Где дорога возвышалась над полем, снежные потоки переливали асфальт особенно гибко и текуче. Слоисто-туманную ткань будто перетягивали через трассу и натяг этого жидкого дыма был необыкновенно тугим и одушевленным. Мутно-молочные струи змеино изгибаясь на взъеме и спуске. Их набрасывало на стекло мутной толщей, тенями, сумерками, в которых меркла окрестность. Когда Баскаков прошивал несколько струй, аж рябило в глазах.

На снежном фоне струи не было видать и, казалось, они нарождались только рядом с трассой, ради нее. Но шершавый мел мел по всей равнине, и поле, казалось, жило многовековой жизнью, куда-то перетекая, а трасса с бренными машинами лишь попалась на пути. Волокна были настолько плотными, что, казалось, должны оплести колеса и машины, споткнувшись, завязнуть, расползаясь, и раствориться медленно и смиренно. Но они почему-то ползли, замедляясь и работая аварийками.

Видимость совсем упала – метров сто от силы. Дорога коротко расширялась, и посередине на островке темнела тень пожарного КамАЗа, а рядом с ним тень человека, отчаянно махавшего круговым махом – чтобы ехавшие не останавливались. Дальше на встречной полосе стояла патрульная с мигалками, скорая и междугородний автобус, которому в зад влепились с полдесятка легковушек. Баскаков внимательно их рассмотрел, убедившись, что Лениного «тэрика» среди них нет.

Проезжая Подчасовский перекресток, он вдруг решительно повернул. Остановился у ворот и вошел в калитку. «Тэрик» стоял мордой к дому и небитой стороной наружу. Баскаков постучал…

Через полчаса он мчался в Боево. В лесу не мело, но, едва дорога выходила на простор, поле снова жилисто перетекало асфальт, полосы, перебежав дорогу, укромно сливалась с полем, будто таясь.