Промысловые были

– Ленк, пойдем тебе кофту покажу… – сказала Галя.

– Пошли, – быстро встала Лена.

Галя повела к себе в комнату:

– Ну что у тебя? – Сели.

– Да не могу! – снова затряслась Леночка. – Рассобачились в Игорем вдрызг. Просто вдрызг. – Бросилась к Гальке. Та обняла:

– Ну все, все. Мужики есть мужики. Щас-то где он?

– Да пьет с казаками этими. Телефон выключил. Главное, я его таким не видела никогда… Бывает, конечно, выпьет. А тут, как животное… Еще прет на меня: «Ты че дура? Ты че дура?» Меня еще взбесило, что он предсказал все, и я как дура действительно!

– Да что предсказал?

– Ну, там началось, что нас с премией прокатили, ну и… ой господи, ладно…

– Ну что ладно? Рассказывай уж. Смотри, какие духи Валя подарил.

– Шикардос… – Лена кивнула. – Короче разговор про литературу, ну про сор из избы… И он прямо рассказывает вот эту всю историю… До этого! Как они пьяные пришли, а я, а я… гостеприимства не проявила! Сволочь такая…

Вернулись.

– Не, ну вы чудо, Леночка! А?! Остановку протаранили! Не, ну а те чижики! Только надо дальше допридумать? Финал нужен убойный. А! Вот! В нее все врезаются, в кормилицу-то! Она вся уже такая латаная-перелатаная… Бронированная… А дальше… – Он сосредоточенно наморщился и вдруг, сияя, оглядел всех: – А дальше слушай! Дальше едет полкан! Ну ты рассказывал-то… танковый. Которому этот… как его… Шахназаров «тигр» заказывал. Как раз поехал за бухлом и тоже впилился в остановку! Раскатал ее в блин! Ха-ха! Шикардос-шикардос!

– Поехали, шикардос! Спасибо, Галюнь, за чай. Лен, вы готовы?

– Ха-ха-ха! Блуждающая остановка! – не обращал внимания Леонид и закричал: – Слышьте! Это бренд! Ха-ха-ха! Или нет! Смотрите: жена писателя Баскакова – глава фонда возрождения остановок! Ха-ха… – И зачастил: – Такое совещание у губера: может ли Баскаков быть брендом Новосибирской области? Помнишь, Бузь, конференция-то, ты рассказывал: «Может ли Шукшин быть брендом Алтайского края?» Ха-ха-ха! Шикардос! Не, Лен, представляете? На полном серьезе. Шукшин – бренд Алтайского края!

– Совсем сдурели! – сказала Лена, приподнимаясь и чувствуя, что при всем возмущении Баскаковым говорит его словами.

– Бренди – «Калина красная!» – не унимался Леонид. – Самогон «Макарыч». «Печки-лавочки», отделка бань под ключ!

– Бренди… – покачал головой Бузмаков, поднимаясь.

– Зато в тренде! – закатился Леонид, и все засмеялись.

Сели в микроавтобус. Лена оказалась рядом с Леонидом. Он еще поприкладывался к бутылочке, размяк, потом как-то планово положил руку Лене на плечо. Зашептал что-то пахуче. Бузмаков его шарахнул в плечо. Тот опомнился:

– Не. Я ничего.

– Ну и не бренди́. А то пешком пойдешь.

– Все-все… – нахохлился Леонид, поднял воротник и, отвалившись к окошку, прокемарил до Боева.

Ванино поле

Боевский Свято-Никольский монастырь был построен в конце двадцатого века одним священником на пожертвования. Строили из чего было, кто цементом помогал, кто кирпичом, кто бетонными блоками. Так и стоял монастырь бастионом из серых блоков, квадратный, очень высокий и стенами немного на конус, как Лхаса или миноносец. Многие блоки были с торчащими арматуринами, и вид получался ощетиненный, грозный. Наверх в гостиницу для паломников вела железная лестница с какого-то завода. Длинная, крутая, со ступеньками в ромбик. Первый раз Баскаков был здесь в страшенный мороз и особенно запомнился заиндевелый и серый вид монастырских стен и суровая судовая почти лестница.

Ехал в беде, в отчаянии, изведенный отношениями с женщиной чуждых взглядов, разрывом с ней и кризисом в работе. Что-то вдруг страшно отвратило в литературе. Стало казаться, что тому главному, ради чего все затевалось, уделялось ничтожно мало внимания по сравнению с ремесленной стороной. При попытке донести духовный эпизод, девяносто процентов времени и сил уходило ни на его переживание, а на технические вещи, этот эпизод оправдывающий.

Прислали как-то Баскакову английский перевод его рассказа. Устав расшифровывать его, он в виде передыха перенес взгляд на свой русский текст и… его буквально ошатнуло. По сравнению с непривычной, почти непроницаемой иноязычной буквенной массой, родной вариант был настолько говорящим, что русские слова буквально вскричали, бросились навстречу. Ожили знакомо и разнолико. Столько одушевленного было в этой качнувшейся навстречу бумаге, что наряду с радостью почувствовал он в этом оживании грозную силу и даже предупреждение. Слова были будто стая, севшая вокруг доверчиво и мощно, но готовая, чуть что не так, навсегда сорваться… В этом «навсегда» он был уверен абсолютно, а «что не так» означало ничтожное собственное отклонение от того, к чему призываешь читателя. Он попытался описать пережитое, но все выглядело настолько нарочито, что для поиска естественной формы ушли бы годы. Зачем? Ведь чтобы стать лучше, добрее и отзывчивее требуется совсем иное…