Промысловые были

Федор достал спичку, но она не загорелась – головка крошилась и горячая крошка, шипя, отлетела в щеку. Он достал вторую спичку, и та было загорелась, но, чадя, погасла, и пахнуло мгновенно серой. Он взял третью, что-то сказал, чиркнул, и она загорелась ярко и счастливо. Он поднес спичку к фитилю. Фитиль, потрескивая, разошелся, Федор вставил в лапки горелки до скрипа вытертое стекло, и ясный свет озарил желто тесаные стены. Федор посмотрел на свою руку. На мизинце почернел ноготь: «Сойдет теперь».

Федор затопил печку и вышел из избушки. Свежий и пухлый пласт снега лежал перед избушкой по границе навеса. Ступать было не то что страшно, а как-то… необратимо. Двигался он чутко и по-светлому осторожно. С каждой секундой Федор неумолимо отдалялся от точки своего пробуждения, от границы случившегося, и все то, что оставалось за ней, продолжало звучать и наполнять знобким туманом каждую жилку, и он боялся, что туман ослабнет. И следил за ним, страшился пролить и растерять все то, что огромным комом-облаком стояло под сердцем.

Подошел к снегоходу, укрытым тонкой и крепкой синтетической тканью. На ткани лежал слой снега, он потянул, и она подалась, пружиня. Тянул, и с крупным зернистым шорохом ткань сползала со снегохода, с промерзлой седушки, и когда провисала, ощущал сыпучую тяжесть снега.

Завел снегоход. Пока тот грелся, порывшись под навесом, нашел полмешка соли, взял за твердую и одновременно пластилиново-податливую просолевшую мешковину, поставил в багажник и уехал на путик. Когда вернулся, у избушки скакали собаки и желтел снегоход со стрекозьими фарами. Из двери в клубах пара выскочили брат Гурьян с Мефодием и Левой. Глаза у племяшей были радостные и сияющие, а у Гурьяна радостные и возмущенные.

– Здорово, брат! Ты где был? Мы тут с ума посходили!

– Моим не говорили?

– Да нет пока. Хотя времени-то подходя прошло.

– Волновать не хотели, – сказал Лева.

– Ну и правильно.

– Ты где был-то? – снова спросил Гурьян.

– Ну пошли в и́збу, – сказал Федор.

Вошли в жаркую избу. Федор долго раздевался, стаскивал свитер с плотным, узким, как рукав, воротом, так что сквозь него килем пропечатывался нос. Тащил – и задралась кверху вся бородища, полностью закрыла лицо снизу, а потом пружинисто вернулась на место. Федор не спеша развешал отсыревший свитер на вешалах над печкой («Вы давайте тоже сушитесь – все равно сыреешь в дороге»). Повешал домашние рукавицы с пришитыми тесемочками – завязал их так, что получилась пара – и тоже на палку. Сел напротив брата.

– Ты куда пропал-то? – спросил в упор Гурьян.

– Да тут цела история…

– Ну? – смотрел пытливо брат.

– Летал.

– Как летал? – открыли рты все трое.

– За релюшкой. На Гудкон. Рация задолбала. Вертолет подсел какой-то левый, туринский, что ли, или байкитский, рыбу имя срочно подавай, какие-то сидят, то-о-лстый такой еще мужик в камуляже, рожа такая. – Федор показал руками. – С города, наверно, закусить нечем… – И покачал головой, смеясь… – А у меня рация как раз крякнула, на связь-то не выходил.

Гурьян с сыновьями переглянулись.

– А я слышу гремит, – невозмутимо продолжал Федор, – ишо копошусь с дровами. А он садится. На коргу́ туда. – Он показал рукой. – Я по забереге побежал туда. Но. А у меня как раз на второй избе ленки, чиры. – Он снова показал руками размер с полено. – Они орут: ждать не будем, у нас теперь все на яшшык пишется. Ну и полетел.

Федор открыто глянул на слушателей. Сыновья снова растерянно переглянулись и опустили глаза.

– Дак а ты как смотрел-то? – грозно спросил Гурьян Мефодия.

– Дак… – развел руками Мефодий. – Я не ездил туда, я те говорил – там дядя оборвался.

Гурьян с досадой покачал головой и добавил:

– Дак тебя кто ехать заставлял? Вы чо – без техники уже шагу не ступите? Сходить надо было. Вас отправлять… себе дороже – покачал головой и добил: – Там ямки от колес должны остаться.

– Да он ково усмотрит? – возмутился уже Федор. – Это же на корге́. Там ветрище берет, через полчаса и следа не видно.

– Ну поня-ятно, – заговорил Гурьян, передразнивая некоего избалованного увальня, – это же триста метров! Это же пройти надо!

– Я туда по забереге бродком убежал – лыжи-то сохли как-раз, их вытаскивать надо было. Ямки… – И Федор улыбнулся, покачал в свою очередь головой. – Иди вон, не веришь дак – там видать, поди.

– Да где видать, там передуло все – такой северище катал! – возмущенно сказал Гурьян и отвернулся, а потом, помолчав, спросил:

– Дак а как ты по забереге убежал, если провалился? Там же промыло.

– Да промыло-то выше. А заберег как раз от ручья, где вода выливалась.

– Я одно не пойму, – говорил Гурьян с напором и напряженно хмурясь, – здесь расстояние пятнадцать километро́в максимум. Вертолет как поднесенный бы грохотал, мы бы че, не услышали?!

Федор пожал плечами и ответил почти возмущенно, но негромко:

– Дак вы, поди, на техниках ехали. Не дома сидели… – И отвернулся в свою очередь, а потом снова уставился на брата с пристальным прищуром: – Вы в четверг утром че делали?

– Так… – сказал Мефодий, который был за дядю потому, что иначе оказывался вороной.