Читаем Пропасть полностью

Жириновский, надо отдать ему должное, очень чутко улавливал настроение публики. Он говорил только то, что от него хотели услышать. В Орле подавляющая часть населения была настроена прокоммунистически, прозюгановски (Орловщина — родина Зюганова). Местный губернатор Строев (тогда бравировавший своей принадлежностью к КПРФ) имел рейтинг, сравнимый с рейтингом Туркменбаши в Туркмении. Поэтому Владимир Вольфович часа три доказывал, что именно он, Жириновский — самый большой, самый искренний и настоящий коммунист России; что, в отличие от профессора и партаппаратчика Зюганова, слишком тихого и народа абсолютно не знающего — он, Жириновский, непременно сумеет вернуть к жизни "всё хорошее, что было раньше", сможет привести к победе левые силы, — если они объединятся вокруг него. Ужасался тому, что в Красноярске 75 % всей промышленности умерло. — "Вы тут со своим Строевым ещё неплохо живёте, он мужик хороший, таких беречь нужно"… Ельцина костерил на чём свет стоит, рассказывал о его пьянках…

Проводили Жириновского бурными овациями. Но я, поглядев на него лично, "вживую", увидел слишком уж явную игру. Всё-таки он в лагерях не сидел, притворяться по-настоящему не умеет, раскусить его не столь уж трудно — если видеть не только по телевизору и смотреть не влюблёнными, всепрощающими глазами.

А во время предвыборной компании, интересно было наблюдать, как искусственно, буквально взяв за уши, пропаганда разворачивает на 180 градусов общественное мнение. Ельцин начинал эту самую кампанию, с почти нулевым рейтингом. В России (даже "на самом верху") многие были уверены, что: либо Ельцин применит силу (как в 1993 году), пойдя на откровенный государственный переворот — либо Зюганов совершенно спокойно его победит, уложив на обе лопатки. Предполагали, что второй тур выборов (если он вообще состоится) будет проходить между Зюгановым и Жириновским, либо (но это стали говорить позже) между Зюгановым и Лебедем. Джордж Сорос говорил в те дни российским олигархам: "всё ребята, пора закругляться — ваше время истекло, игра окончена". По слухам, сам Ельцин думал примерно так же и готовил нечто вроде пиночетовского варианта — с использованием танков и запретом компартии. Якобы Чубайс насилу умолил его не совершать подобных действий — за которые в будущем пришлось бы держать ответ. Денежные мешки скинулись, поднатужились — и пошла свистопляска! Именно тогда стало совершенно ясно (мне, по крайней мере) что независимой прессы не бывает, что власть денег ничуть не менее крепка и разрушительна, нежели власть и директивы политбюро. Приходилось удивляться, что вороны и галки человеческими голосами не требуют голосовать за Ельцина…

Мне было (как ни странно) чуточку полегче — я мало где мог смотреть телевизор или слушать радио, не каждый день покупал газеты. Мои мозги меньше подвергались обработке. Поэтому имел возможность как бы со стороны наблюдать, за психическим изнасилованием целого народа. На моих глазах люди, на манер зомби, начинали мыслить вдолбленными им лозунгами, фразами и словосочетаниями, не особо вдаваясь в их смысл. Сам видел угроблелую старуху в ботинках разного цвета и заплатанной-перезаплатанной кофте, в ужасе бормотавшую о "коммуняках", которые "скоро придут до власти и всё отымут". Ей даже в голову не приходило, что у неё и отнимать-то нехрен, что она берёт на себя страхи толстосумов.

Ещё в лагере я убедился, что человека можно опустить до, просто невероятной глубины. Но всё-таки, зона — это не такой уж большой, замкнутый мирок, из которого трудно куда-то деться. А тут, на моих глазах, морально опускали целую страну — до уровня дегенератов, каких-то безмозглых роботов. Дело ведь даже не в том, кто лучше — Ельцин, или Зюганов. В конце концов, в "президентской гонке" участвовали и другие кандидаты, о которых публику заставили "забыть". Бедному человеческому стаду вколотили в головы, что окромя Ельцина и Зюганова, этих двух отцов-столпов русской демократии — нет и не может быть в отечестве ни одного достойного претендента на трон. И, подобно флюгеру (старому, заржавленному — с отчаянным скрипом), общее настроение стало разворачиваться в сторону Ельцина. Человек с нулевым рейтингом, явно шёл на обгон…

Деньги сделали своё дело — финансовые тузы победили.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 мифов о Берии. Вдохновитель репрессий или талантливый организатор? 1917-1941
100 мифов о Берии. Вдохновитель репрессий или талантливый организатор? 1917-1941

Само имя — БЕРИЯ — до сих пор воспринимается в общественном сознании России как особый символ-синоним жестокого, кровавого монстра, только и способного что на самые злодейские преступления. Все убеждены в том, что это был только кровавый палач и злобный интриган, нанесший колоссальный ущерб СССР. Но так ли это? Насколько обоснованна такая, фактически монопольно господствующая в общественном сознании точка зрения? Как сложился столь негативный образ человека, который всю свою сознательную жизнь посвятил созданию и укреплению СССР, результатами деятельности которого Россия пользуется до сих пор?Ответы на эти и многие другие вопросы, связанные с жизнью и деятельностью Лаврентия Павловича Берии, читатели найдут в состоящем из двух книг новом проекте известного историка Арсена Мартиросяна — «100 мифов о Берии».В первой книге охватывается период жизни и деятельности Л.П. Берии с 1917 по 1941 год, во второй книге «От славы к проклятиям» — с 22 июня 1941 года по 26 июня 1953 года.

Арсен Беникович Мартиросян

Биографии и Мемуары / Политика / Образование и наука / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное