Читаем Пропасть полностью

Как узнал впоследствии, на заставу сообщили, что ожидается переход границы тремя вооружёнными дезертирами. Поэтому были приняты серьёзные меры. В частности — была установлена сетка-путанка (помимо обычного, двойного ряда ограждений), причём, находящаяся под сигнализацией. На дежурство заступили усиленные наряды — разумеется, вместе с собаками.

При свете желтоватой луны, вышедшей из-за туч, показались ограждения. Где-то вдалеке, среди ночной тишины, вдруг послышался испуганный крик какой-то птицы. Что-то на подсознательном уровне подсказало: "это значит — тебя ждут"… Но особого выбора у меня не было. Сама зима поджимала, гнала вперёд…

Ну что ж — вздохнул поглубже, перекрестился, говорю шёпотом: "Господи — я дитя твое, пусть и грешное, неразумное. Помоги мне пожалуйста — кроме тебя помочь некому"…

И пошёл напролом.

Преодолел первое заграждение. Потом перелез через второе — а это само по себе не так-то просто, ведь над забором из колючей проволоки есть ещё и козырёк; сама проволока натянута как струна, нечего и надеяться раздвинуть её нити. Затем полез через сетку-путанку. В какой-то момент почувствовал, что запутался основательно. Где-то вдалеке послышался собачий лай. Тогда я расстегнул на себе куртку, вылез из неё, пролез через путанку, вытащил за собой куртку, опять одел её на себя. Вовсю голосила сигнализация, но я действовал как-то "на автомате", не обращая ни на что внимания. Контрольно-следовая полоса смёрзлась так, что на ней не оставалось никаких следов — хоть в этом от мороза была какая-то польза. Точно так же смёрзлась вспаханная с осени земля на польской стороне. Бежать по ней было относительно легко.

Едва завернув за какой-то развороченный бункер времён Отечественной войны, я увидел как окресности начал обшаривать луч прожектора с советской вышки. Когда перемахнул через железнодорожную насыпь, увидел польские милицейские машины, которые, сверкая мигалками, мчались по шоссе к линии границы. Стало быть и их заранее предупредили — и они только ожидали команды на выезд. Так мы и двигались — нисколько не мешая друг другу. Машины, завывая сиренами, летели по одну сторону железнодорожной насыпи к границе — а я топал по другую сторону от той же насыпи, только в обратном направлении, в глубь Польши.

Дойдя до небольшой пригородной платформы, остановился. Платформа пустая, позёмка метёт снег — вперемешку с какими-то бумажками. Под летним навесом притулились две скамейки. Мне было известно, что впереди находится мост через какую-то речку. А на мосту сейчас наверняка выставлена охрана. Летом можно было бы просто отойти в сторонку и переплыть эту преграду. Но зимой, в той местности, у рек льдом затягиваются берега, а стремнина остаётся свободной — либо покрывается предательски тонким ледком.

Следовательно, необходимо было дождаться электрички, идущей в Перемышль (в польской транскрипции — Пшемысль) и на ней переехать этот злосчастный мост. Но электричка будет только утром. А куда деваться сейчас, ночью?.. Да видимо некуда. Хочешь-не хочешь, ждать нужно…

Чтобы не уснуть и не замёрзнуть насмерть, я садился на самый краешек скамейки. Если засыпал — падал, просыпался. Уму непостижимо — как не схватил простуду, или воспаление лёгких!? Наверное на нервах выехал. Другое чудо — ни разу, при падении, головой не ударился об обледенелый бетон платформы…

Так и дождался первой электрички.

Вместе с подошедшими откуда-то пассажирами, я, полусонный-полузакоченевший, забрался в вагон и поехал в Перемышль.

Там, на вокзале, уже дежурили наряды пограничников и милиции. Мне об этом не было известно. Но опять повезло — как везёт иногда человеку, который беззаботно переходит через минное поле, не подозревая об опасности. Люди, прошедшие войну, говорят, что в таких случаях человека нельзя окликать и предупреждать — точно так же, как нельзя окликать лунатика, идущего по краю крыши. Ангел-хранитель скорее выведет человека из опасной зоны, чем его собственный предупреждённый и напряжённый разум. Примерно так произошло и со мной. Выйдя из электрички, я, по ошибке, прошёл по подземному переходу не на вокзал, а на другую сторону. Таким образом, подошёл к поездам, как бы с чёрного хода.

Увидел ещё пустой, только подающийся под посадку, поезд на Краков. Выбрав удачный момент, тайком от проводниц открыл дверь и залез в вагон.

Так и миновал город.

Помогло ещё и то обстоятельство, что в ранние утренние часы пассажиров было мало, в купе я был один. Кроме того — в Польше проводницы не бегают по вагонам, проверяя билеты. Люди, после посадки, сами подходят к ним. Во всяком случае — так было тогда.

Впрочем — зима, есть зима. А чужая страна — есть чужая страна. Вечно везти мне не могло. А идти пешком, по заснеженным полям и лесам, без нормального ночлега и обогрева — было почти невозможно.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 мифов о Берии. Вдохновитель репрессий или талантливый организатор? 1917-1941
100 мифов о Берии. Вдохновитель репрессий или талантливый организатор? 1917-1941

Само имя — БЕРИЯ — до сих пор воспринимается в общественном сознании России как особый символ-синоним жестокого, кровавого монстра, только и способного что на самые злодейские преступления. Все убеждены в том, что это был только кровавый палач и злобный интриган, нанесший колоссальный ущерб СССР. Но так ли это? Насколько обоснованна такая, фактически монопольно господствующая в общественном сознании точка зрения? Как сложился столь негативный образ человека, который всю свою сознательную жизнь посвятил созданию и укреплению СССР, результатами деятельности которого Россия пользуется до сих пор?Ответы на эти и многие другие вопросы, связанные с жизнью и деятельностью Лаврентия Павловича Берии, читатели найдут в состоящем из двух книг новом проекте известного историка Арсена Мартиросяна — «100 мифов о Берии».В первой книге охватывается период жизни и деятельности Л.П. Берии с 1917 по 1941 год, во второй книге «От славы к проклятиям» — с 22 июня 1941 года по 26 июня 1953 года.

Арсен Беникович Мартиросян

Биографии и Мемуары / Политика / Образование и наука / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное