Прощай, грусть! 12 уроков счастья из французской литературы

Роберт Дарнтон в книге «Великое кошачье побоище» отмечает удивительную вещь. Он рассказывает историю о рабочих из тех мест, где вырос реальный Сирано де Бержерак. Однажды они решили, что будет здорово провести потешный суд над всеми окрестными кошками и устроить их публичную казнь. Им было так смешно, что потом они не раз повторяли свою шутку, чтобы развлечься. Дарнтон утверждает, что очень важно попытаться понять, почему рабочие с улицы Сен-Северен считали это настолько забавным. Только в этом случае мы сумеем осознать, что значит быть кем-то еще – человеком из другой страны и другого времени.

Нам очень сложно понять, что смешного в их действиях, ведь для нас они выглядят жестокими, садистскими. Мы никогда не стали бы судить кошек и уж точно не стали бы убивать их и смеяться над этим. Мы ведь ни за что бы этого не сделали, правда? (У меня живет довольно злобный кот Джулиан, но даже я не могу себе такого представить.) Но что, если бы мы относились к этому иначе? Что, если бы мы могли понять, почему им было смешно? А если бы мы сумели пропустить через себя их опыт и почувствовали бы в результате ровно то, что чувствовали они?

Я пришла к выводу, что в случае с французским счастьем дело обстоит точно так же. Мы пытаемся нащупать путь к чужому опыту: пережить то, что переживают другие, почувствовать то, что чувствуют они. А вдруг наше отношение к «французскости» и наша одержимость ею настолько же смехотворны, как проведение суда над кошками на потеху людям? Самый важный вопрос здесь не «Как мне быть французом?» и не «Как мне быть таким же счастливым/модным/сексуальным/жизнелюбивым, как французы?», а «Чего мне не хватает в жизни, что я готов поверить, будто мне стало бы лучше, если бы я был французом?» Убийство кошек позволило рабочим с улицы Сен-Северен почувствовать себя хозяевами жизни, хотя на самом деле они не властвовали над судьбой. Отчаянное стремление стать француженкой дает мне иллюзию, что великолепие не только существует, но и достижимо для меня. Писатели, о которых я рассказала, помогают мне поддерживать эту приятную иллюзию. В каком-то смысле в поклонении «французскости» нет ничего предосудительного. Однако, перечитав упомянутые книги во взрослом возрасте, я поняла, что мечтать о «французскости» довольно печально, ведь ты только и делаешь, что грезишь о другой жизни, вместо того чтобы в полной мере проживать свою. Да, порой это приносит счастье. Но лучше не погружаться в это слишком глубоко, чтобы не потерять себя.

Писательница Джанет Уинтерсон говорит, что книги – это «заряды энергии, спасательные жилеты, ковры-самолеты, будильники, кислородные маски, боеприпасы, целебные мази». Книги, о которых я рассказала, выполняют все перечисленные функции и могут быть полезными на разных этапах жизни. Я рекомендую Bonjour Tristesse как эликсир молодости, который снова пробудит в вас чувства, бушевавшие в семнадцать лет: солнце по-другому ласкает кожу, люди загадочны и интересны, мечта о любви свежа и проста. Cyrano de Bergerac – это антидепрессант, напоминающий нам, как важно понимать, что окружающие страдают не меньше нас самих: тревожность, самоуничижение и томление неотделимы от человеческой природы, и от них не застрахованы даже такие умные, обаятельные и харизматичные люди, как Сирано. L’Étranger – это пощечина: без нее не обойтись, когда испытываешь жалость к себе, чувствуя себя посторонним, хотя вокруг достаточно людей, которые действительно не вписываются в общество и, возможно, нуждаются в помощи.

Книги – это попытка влезть в шкуру других людей, особенно из прошлого или из далеких для нас мест, то есть людей, чьи мысли и воззрения мы никак не можем ни узнать, ни понять. Думаю, это наиболее справедливо для зарубежной и переводной литературы. Крайне важно, чтобы у нас было такое окно в другие миры. Когда мы пытаемся понять жизнь и мысли других, мы заимствуем идею Роберта Дарнтона о histoire des mentalités. Она гласит, что изучать образ мыслей людей не менее ценно, чем события и факты. История нашего отношения к Франции (а под «нами» я здесь понимаю всех франкофилов) больше говорит о нас самих, чем о Франции. Мы хотим, чтобы было какое-то «другое» место, которое мы будем обожать и куда сможем стремиться. Писатели этой страны подпитывают нашу влюбленность. Они строят дом мечты, где мы сможем жить, поедая пирожные-макароны со вкусом соленой карамели, хоть реальные, хоть воображаемые, и мадленки с ванилью, хоть воображаемые, хоть воскрешенные в памяти.