Вера вошла в палату, где лежали восемь старушек, по четыре кровати у каждой стены. И крайняя, у прохода – ее бабушка: раскиданные на подушке лохмы седых волос, землистого цвета морщинистые щеки, бескровные губы. У Верочки перехватило дыхание, но разве можно плакать, когда накрашены ресницы! Все же размытая слезами черная струйка поползла по ее щеке. Игла со шприцем замерла в ее руке.
Вера Игоревна заметила вошедшую сестричку, но в эмоции ее не вникала. С радостным умилением – потому что осталась жива – она улыбалась краешком нетронутого параличом рта всему миру. Какая ладненькая девушка! И халатики у персонала симпатичные – нежно голубые. Она всегда любила такой цвет.
Верочка положила шприц на тумбочку, присела на бабушкину постель.
– Здравствуй, бабуля! Это я, Верочка, узнаешь? – несмело, будто чужая в этом привычном для нее помещении, внучка погладила бесчувственную, парализованную руку. Поняла, что оплошала – эта рука ласки не чувствовала. Обошла кровать, села с другой стороны, снова погладила прозрачную до синевы кожу. Ответные слезы навернулись на глаза парализованной: какая внимательная медсестра, кажется, имя свое назвала. Только Вера Игоревна как услышала, так и забыла тотчас имя сестрички.Перенесшую инсульт бабушку выхаживали долго: капельницы, массаж, лечебная физкультура. И первые победы – согнула ногу, села, встала, сделала самостоятельный шаг.
Озабоченная Верочка – высветленные волосы убраны под накрахмаленный колпак, фигура стройная, подтянутая – торопилась к своей бабуле, едва выдастся свободная минутка.
Повезло и чужим старушкам, лежащим на соседних койках: им теперь тоже прибавилось внимания со стороны молоденькой сестрички – если доброта в душе зарождается, ее на всех хватает.