Прощанье с Родиной (сборник)

И я, Евг. Попов, автор этого сочинения, своего персонажа в какой-то степени понимаю. Потому что — тоска, братцы, тоска! Нет сомнений, что и Гдов когда-нибудь помрет, и я, и ты, дорогой читатель, все мы когда-нибудь помрем, как это недавно сделала Эльвира Ефимовна Родина, у гроба которой мой Гдов и стоит в своих джинсах «Ли», твидовом пиджаке, с траурной повязкой на левом рукаве. А ты как думал, читатель? Что весь этот бардак действительно будет длиться вечно? Хрен тебе! Все помрут, и Земля остынет через три миллиарда лет, несмотря на ее горячее нынешнее нутро, как об этом недавно рассказывал на страницах журнала «Сноб» вулканолог Генрих Штейнберг. А человеческая жизнь с вулканной несравнима. Человек вообще неизвестно кто или что… Он и так-то был фекалий безбожный, а советская власть, фашисты и капиталисты его окончательно в ХХ веке испортили. Сбилось человечество с пути, и правят им во всем мире, не только у нас, действительно что, скорей всего, одни полоумные. Потому что нормальный человек править другим не станет, правда, товарищи?

«Ну и что-то слишком серьезно взялся рассуждать мой автор, — вдруг решил Гдов. — Как-то все это слишком теоретично, слишком уныло, скверно. Ведь, с одной стороны, уныние — один из смертных грехов для христианина, с другой — «жизнь опять побеждает неизвестным способом», как утверждал православный абсурдист Даниил Хармс, и победа эта неизбежна».

Гдов тогда чуточку прищурил глаза, как в любимой песне «шестидесятников» на слова Павла Когана «Бригантина поднимает паруса». Павел Коган, если кто из читателей по-прежнему хочет обогатить себя знаниями, был поэтом романтического направления, но, как намекали отдельные «шестидесятники», находился в непростых отношениях с НКВД, в частности, способствовал, поговаривали, временной посадке будущего академика Ландау, сочинившего листовку против Сталина.

Гдов, впрочем, знал — любимым хобби «шестидесятников» всегда были взаимообвинения во стукачестве, которое каждый из них понимал по-своему, как философское понятие «счастье» в рассказе Аркадия Гайдара «Чук и Гек». Даже в сортире ЦДЛ долгое время было написано на внутренней стороне одной из кабинок крупными буквами, но без знаков препинания: «БЕРЕГИТЕСЬ ДРУЗЬЯ ПОЭТ ФИЮРИН СТУКАЧ». Оказывается, и такой поэт был. Гдов такого поэта не знал. Хотя он многих настоящих «шестидесятников» повидал на своем веку, но поэта Фиюрина он не знал.

Совсем еще мальчишкой, юным дарованием, подающим надежды провинциалом попал наш Гдов в самом начале 60-х в Центральный дом литераторов, где серьезные мужчины и женщины пили водку на открытой веранде, непосредственно примыкавшей тогда к резиденции посла исчезнувшей ныне страны ФРГ, Федеративной Республики Германии.

И обсуждали очередной писательский скандал. На парткоме Московской писательской организации рассматривали жалобу Чрезвычайного и Полномочного Посла ФРГ в Москве на то, что в изящно выстриженном садике посла гуляют его дети с нянькой, а пьяные советские писатели на веранде громко ругаются матом. На парткоме воцарилось молчание. После чего кто-то, самый находчивый из писателей-коммунистов, сказал: «Да кто же мог знать, что эти дети по-русски понимают?» (Оживление в зале. Шутки. Смех. Аплодисменты.) Веселая была страна СССР, веселья у нас вообще, и в ЦДЛ в частности, действительно очень много было…

Однако было там и много грустного. Исключали, например, из Союза писателей за роман «Доктор Живаго» поэта Бориса Пастернака, про которого тогдашний «фюрер» страны Никита Хрущев сказал коротко, но ясно: «Пастернака нельзя сравнить со свиньей, товарищи. Свинья — чистоплотное животное, она никогда не гадит там, где кушает, а он нагадил там, где ел, он нагадил тем, чьими трудами он живет и дышит». Пенсионер Никита потом, когда его самого отовсюду выперли, сильно удивился, прочитав, наконец, этот самый роман и обнаружив, что там нет и грамма «антисоветчины», скучно только очень… Александр Галич написал тогда песню со словами «Мы поименно вспомним тех, кто поднял руку», но его и самого вскоре из Союза писателей исключили.

Ну, исключили да и исключили. Эко, казалось бы, дело! Ан нет. «Цыпленки тоже хочут жить», а тогда государство сдуру такое почему-то придавало значение литературе, что любой говенный советский писателишка, «помощник партии», зарабатывал куда больше, чем хороший инженер, не то что сейчас, когда сочинитель фраз и рад бы кому-нибудь продаться, да кому он нужен со своими бреднями и амбициями?

Гдов вспомнил, как его однажды какой-то хрен вызвал на Лубянку свидетелем по незначительному делу одного московского идиота-самиздатчика и спросил: «А вы, собственно, кто такой?» — «Писатель», — подумав, ответил Гдов. «Вы член Союза писателей?» — «Меня оттуда исключили», — скромно потупился мой персонаж, пробывший в описываемой организации ровно семь месяцев тринадцать дней и выведенный за штат в связи с событиями, сопровождающими выход на Западе неподцензурного альманаха «Метро́поль». «Вот. А утверждаете, что писатель», удовлетворенно констатировал гэбэшник.