Прощанье с Родиной (сборник)

Дело в том, что она служила горничной у одного развратного московского купца-декадента, который дружил с Максимом Горьким, иногда спьяну подбрасывал денег на революцию, был спонсором высокохудожественного Станиславского, но сам жил в своем громадном дворце, расположенном на московской улице Малая Дмитровка, крайне неопрятно — и нравственно и физически. Не пропуская ни одной юбки, он одновременно гордился тем, что именно в этом же доме останавливался Чехов перед своей знаменитой поездкой на Сахалин для воспевания тяжкой доли тогдашнего российского трудового и криминального народа. Он и к горничной лез, подглядывал за нею в ванной, решительно не понимая, отчего это она ему не дает, хотя он предлагает ей за этот простой акт соития неплохие деньги. Буржуй (10), одуревший от денег и водки, так и не понял, что на свете бывает не только похоть, но и настоящая любовь. Он лишь презрительно расхохотался бы, если узнал, что его горничная Надя влюбилась в морильщика тараканов и клопов, которые в изрядных количествах водились в его грязном доме, отчего терминатор (11) вызывался сюда регулярно, отчего и случилась любовь. Шло время, в доме купца вечно играло механическое пианино, было шумно, весело, но настоящего счастья не было, и он повесился в городе Ницце (или его повесили большевики, есть и такая версия). Повесился, оставив напоследок странную записку, цитату из юношеского графоманского стихотворения своего друга Максима — «Прощай, я поднял паруса и встал со вздохом у руля». Но тогда он был еще жив, когда горничная Надя, однажды отдыхая после секса, вдруг прониклась пролетарской нетерпимостью, отчего и предложила маленькому тараканщику Осе:

— А давай-ка мы его, на хрен (12), отравим зоокумарином (13) раз и навсегда, этого жирного борова, ему сегодня будут варить холодец, и я смогу подсыпать туда отравы, сколько требуется.

Подпольщик и будущий чекист Осип Аромат сурово покачал головой:

— Нет, Надюша, революцию нужно делать чистыми руками. Думаю, что этот гад скоро и сам подохнет. А не подохнет сразу, так будет обречен на уничтожение, как и всякий эксплуатирующий класс.

Так оно, собственно, и случилось.

— Смотри-ка, а ты оказалась в полной сохранности среди тревог и забот мира. Коммунизм разрушился, СССР распустили, террористы нас каждый день взрывают при полном сочувствии прибабахнутых (14) левых интеллектуалов. А ты еще краше стала. Раньше-то, признаться, была немножко страшненькая, в очках. У тебя сейчас контактные линзы, что ли? — спросил я.

— Линзы, — кратко ответила она, думая о чем-то своем.

Розалия Осиповна в постперестроечное время (15) успела пожить в Израиле, Италии, Англии, Франции, Америке, но ей нигде не понравилось, и теперь она вернулась на горячо любимую ею родину вдовой знаменитого русско-французского авангардиста, которого она в свое время и вывезла из СССР на Запад, предварительно вернув себе исконную фамилию и доказав туполобым большевикам, что она, бывшая Кукушкина (или Христанюк), а ныне сионистка Аромат имеет право эмиграции на свою историческую родину. Она участвовала в демонстрациях, пикетах, смело пела властям в лицо «Днем и ночью не устану повторять, отпусти народ мой (16)!» В «совке» (17) художника, естественно, не признавали, он дважды лежал в психушке, хотя некоторые злые языки поговаривали, что не без оснований. Был он большой эксцентрик. В первую брачную ночь велел постелить им вместо простынь грязные скатерти с пиршественного стола, а задолго до смерти, на их роскошной вилле в старинном городке Бер-лез-Альп, каждый день, пообедав, пугал жену, что он уйдет в монастырь, жена плакала, опасаясь еще и того, что полоумный завещает этому монастырю и все свои крупные деньги. Иногда Розалия Осиповна думала, что он, скорей всего, латентный гомосексуалист, и от этого плакала еще горше. Все на свете кончается. Сейчас его работы стоят миллионы, а она снова дома. Здравствуй, обратно (18), родина! Здравствуй, милая столица Москва!

— А почему ты на мне все-таки не женился тогда? — прямо и злобно спросила Розалия Осиповна.

— Ну представь ты себе, ты ведь сейчас уже вроде бы крепко стоишь на земле. Ну, было бы такое поэтическое венчание, а потом — какие дураки, какие дети! — попытался сострить я.

— Какие еще дети? — не поняла Розалия Осиповна.

— Ну, это, фигурально выражаясь, мы с тобой.

— А дураки кто?

— Тоже мы с тобой.

Розалия Осиповна усмехнулась и медленно закурила сигарету «Вог» с ментолом.

— Нет, ты ведь из тех, про кого русская пословица говорит: «Дурак-дурак, а мыла не ест».

— Я недавно узнал другой вариант этого изречения. «Слепой-слепой, а мыла не ест», — сказал я.