Прощание с «Императрицей»

– Которые тут же у нас, в «Работном доме», и печатаются?!

– Именно, – кивнул фабрикант.

«Господи! Да ведь не далее как сегодня я дважды была близка к этому открытию – пусть случайному, но всё-таки…»

Конечно же!

Варвара словно бы увидела себя со стороны.

Вот она, аккуратно счищая с подошвы ботика налипшую уличную грязь, держится за стену и видит на ней непристойный лубок: «Последняя выходка Распутина… Как стало достоверно известно нашим… И гнал вперёд себя голую царицу как публичную девку…» Ей тогда ещё подумалось: «Угол блеклый, не пропечатанный, точно, как у нас в “мастерской для образованных женщин”».

Значит, не почудилось. Значит, шепнула-таки память, да она не услышала, не поверила… И потом видела – с таким же слабым оттиском, – иллюстрацию к своим страшным галлюцинациям насчёт её Лемешева и подлого Прайса, где так же и «Распутин с Протопоповым». Как же всё-таки этот печатный станок для ручного копирования называется?

– Гектограф, – точно подслушав её мысли, подсказал Глеб Сергеевич. – Ничего лучшего с 905-го года без уведомления в полицию купить нельзя, вот и мучаются наши девицы, как отцы их при Александре Втором.

– Девицы? – рассеянно переспросила Варвара и едва не хлопнула себя ладошкой по фамильно-примечательному скульптурному лбу.

«Мураши»… Конечно же. Кто ещё? Не им же, учительницам, вчерашним курсисткам такое дело поручить – не то, чтобы духу или умения, скорее привычке к работе не хватило бы. Стой, согнувшись над ящиком, и как автомат с пружинным заводом подавай бумагу на желатиновую форму, валиком скрипучим туда-сюда, спиртом, от которого, видимо, и не просыхает никогда старичок профессор. Работа не каторжная, но до того нудная… Домашним девицам, брезгующим даже пяльцами, – такое не под силу. А вот хлебнувшие лиха «образованные женщины» из «Муравья» за гривенный с тиража – не побрезгуют. Ах, ты… хорошо были б подпольщицы, чтобы прокламации всякие печатали, статьи и призывы, а то – такая гадость! Как же так? Ладно Леночка, её легко вообразить себе – мятежная поповна с папироской в зубах содомские лубки множит. Настенька? Сама невинность от глупости – просто не соображает, что там, в печатном ящике. Но княгиня? Как же Лидия со статью девы с портрета Серова, в чопорной блузе со старомодным кружевом – и вдруг с достоинством считает пропорции спирта для анилиновых красок, чтобы этакое… разукрасить поживей?

На то, как Варвара машинально притянула к себе винный бокал с третью водки и выпила, не поморщившись, Глеб Сергеевич посмотрел с интересом, но благосклонно.

Пасьянс сложился окончательно. Почти. Темнела только одна, ещё не перевёрнутая карта с «рубашкой».

Варвара уставилась на белую манишку в вырезе кожаного жилета фабриканта, подумала: «Зачем ему кожаный жилет, если он не ездит за рулём сам, как мой поручик на “Harley Davidson”, но со своим шофёром?»

Однако спросила о другом:

– Но вы же, – подняла Варвара свои серые до голубизны глаза от выреза жилета на лицо Пархомина. – Вы же?..

– Да, я за всю эту мерзость плачу, – спокойно, безо всяких эмоций, сообщил тот.

Сдаётся, он на торговых своих сделках научен был делать такое лицо – нечитаемое. А восточная лаконичность черт – длинная черта рта, да две чёрточки глаз в смешливой штриховке морщинок, – этому только способствовали.

«Мандарин китайский, – отчего-то злобно подумалось Варе. – Даже если засмеётся, не поверишь глазам своим, пока не услышишь».

– Почему?.. – выдавила она из себя снова.

– Потому, что работа у меня такая, – не темнил, а просто констатировал фабрикант, по-прежнему невыразительно.

– Какая?.. – окончательно запуталась Варвара. – Вы же вроде как…

– Не самая приятная, но нужная, – перебил её Пархомин, предусмотрительно, надо думать, наливая себе и ей из зеленоватого графинчика. – Я, Варвара Ивановна, не кто иной, как «цепной пёс самодержавия», жандарм-с, с вашего позволения. Сотрудник агентурной части Петроградского охранного отделения. Ротмистр Пархоменко Гордей Степанович.

Новоявленный «Гордей» отметил явление в мир залихватским опрокидыванием стопки, каким-то даже, показалось Варе, отчаянным.

– Все прочие данные совпадают с видимым оригиналом, – закончил теперь уже, видимо, окончательный ротмистр Пархоменко невнятно, закусывая анисовку балыком. – Уж, как получится «любить и жаловать», не знаю…

Вроде надо сказать что-то дерзкое, уничижительное и презрительное, но господи… Да хоть поджать надменно губу… Но пухлая нижняя губка Варвары сама собой отпала в прострации детского изумления.

– Как всё сложно… и подло, – наверное, только через минуту произнесла наконец Варя резюме по поводу всего этого шквала новостей и догадок.

Впрочем, резюме ещё не окончательное. Осталось только (спохватилась она) спросить:

– Что же теперь делать?

– Извечный вопрос, – хохотнул Пархоменко, но как-то бесцветно и сухо. И глянул он на неё как-то искоса. – Что вам делать с вашим женихом?.. Не знаю. Как по мне, то можно и ничего не делать.

– Но ведь… – то ли не поняла, то ли растерялась Варя.