Прощание с мирной жизнью

«Что со мной, — рассуждал он, — почему не радует меня телеграмма Зельмейера? — Он перечитал телеграмму. Взгляд его задержался на словах об успешном посредничестве Гелузича. — Что этому человеку от меня нужно? — Александр сложил телеграмму и сунул в грудной карман. У него чесались руки. Ему хотелось отмыть их, отчистить, стереть с них невидимую грязь. — У меня больное воображение, — думал он. — Точно я в чем-то провинился. Ну хорошо, может, обращаться к нему было не совсем комильфо, но назвать это бесчестным поступком нельзя! Смешно! Я же не пошел на какой-то неблаговидный компромисс. Я не купил его услугу ценой отказа от своих убеждений, не поступился честью. — Александр продолжал убеждать себя приблизительно теми же доводами, но не мог подавить внутреннего протеста; за внутренним протестом осталось последнее слово. — В этой жизни ничто не дается даром. За все приходится платить, не сегодня, так завтра».

Чтобы умилостивить недоброжелательную судьбу, Александр решил наложить на себя епитимью и просидеть вечер дома. Он позвонил Ирене, вкратце сообщил содержание зельмейеровской телеграммы и как оправдание того, что, одержав победу, не обезумел от радости, сослался на уйму скучных дел, из-за которых не может сегодня прийти к ней.

Ему долго не давали заснуть неприятные мысли. Но наутро плохое настроение, угрызения совести и недобрые предчувствия победила радость. Теперь можно будет ввести любимую женщину в дом! Открыто, не скрываясь.

Для Александра это было не только исполнением его пламенного желания.

Сбылась мечта: вторая молодость стала реальностью, он переживал самую глубокую в жизни, единственно подлинную любовь.

Часть шестая

I

Доктор Кухарский открыл дверь к себе в кабинет. И в удивлении остановился. За письменным столом верхом на стуле сидел Александр и листал гранки.

— Вот так так, вы здесь! — воскликнул Кухарский и только сейчас снял котелок, снял осторожно, обеими руками, чтобы не растрепать своих тщательно уложенных прядей.

— Здравствуйте, Кухарский! Как поживаете? Вы что, никогда раньше меня здесь не видели?

— Ну, в последнее время вы нас своим присутствием не баловали. Так чего же удивляться, что я не верю собственным глазам. — Скрытое недовольство звучало в словах толстяка-редактора, тем временем надевшего рабочую блузу, которую он называл своей «мантией». — Вы сейчас для газеты не отец, а отчим.

Александр расхохотался Кухарскому в лицо.

— Да ну вас! Что за мелодраматический тон!

— Возможно, что и мелодраматический, но факт остается фактом: за последнее время вы позорно пренебрегали редакцией. Да, так и знайте! Не-не-не, и не пытайтесь возражать, на меня это не действует. — Кухарский засопел не хуже паровоза. Бросил взгляд на лежавшую сверху гранку и спросил уже другим тоном: — Что вы на это скажете?

— Я только что начал читать. К чему, собственно, клонит это сообщение?

— Дело в том, что при повторных выборах в Истрии, вероятно, победит кандидат итальянской оппозиционной партии. Словенский кандидат, патер Крагольник или что-то в этом роде, неожиданно отошел от политики и удалился в монастырь.

— Прелестно. Выходит, правительство способствует тому, чтобы был выбран депутат от оппозиции!

— При чем тут правительство? В сообщении ничего об этом нет.

— Возможно. Но ведь не думаете же вы, что этот патер удалился в монастырь по собственной воле, а не по предписанию высшей церковной иерархии? Ну, а высшая церковная иерархия приняла такое решение не без участия нашего клерикального министра внутренних дел, готов держать пари на тысячу крон.

— Да, но зачем ему это понадобилось?

— Причины, дорогой мой, найдутся, я вам предложу десяток на выбор. — Александр пересел на другой стул и положил ногу на ногу. — Итак, во-первых, наш исконный австрийский принцип управления: постоянно вооружать одну национальность против другой. Во-вторых, выбранный при содействии министра депутат от оппозиции будет уже в какой-то мере плясать под его дудку. В-третьих, для наших господ даже самый ярый итальянский националист, разумеется, при условии, если он католик и консерватор, все же вдвое приемлемей, чем прогрессист, а тем более социалист, ведь, как известно, уже бывало, что вследствие разделения голосов проходил такой «безбожник». В-четвертых…

— Феноменально, феноменально! — прервал его Кухарский. Он потер лысину. — Послушайте, что бы вам изложить ваши соображения в письменном виде, а? За вами уже давно должок: целую вечность вы не давали нам статей. Ну как? Докажите, что вы действительно отец, а не отчим. — Он взял карандаш и табель-календарь. — Для воскресного номера, решено?

— Гм. Собственно…

— Нет, никаких «собственно» и никаких «но»!

— Да подождите же. Я совсем не собираюсь увиливать, как вы, вероятно, думаете. Охотно допускаю, что за последнее время немножко запустил «Тагесанцейгер», и постараюсь исправиться.

— Ну, значит, все!