Прощание с мирной жизнью

«Да, я решилась, — написала она. — Третьего дня я пошла к Раулю Хохштедтеру и решилась. Почему? Если быть честной (а здесь, в дневнике, я хочу быть честной, то есть честной, насколько это возможно), то надо прямо сказать: сама не знаю. Из каприза? Назло? (Но кому назло? Себе самой?) Из любопытства? Хохштедтер рассказывал мне про одного своего приятеля-поэта, который написал на стене у себя над письменным столом: «Вопреки всему — и все же!» Мне вспоминается эта надпись, когда я думаю, что́ побудило меня пойти к Раулю, хотя никаких страстных чувств я к нему не питаю. Но, в сущности, мотивы сейчас уже не важны. Буду правдивой, признаюсь: я была возбуждена, но это было не головное возбуждение. Словно внутри у меня пенилась шипучка. Мне это ощущение знакомо, оно у меня бывало, когда я видела определенные сны или когда рассматривала картинки в роскошном издании «1001 ночи». Я стараюсь припомнить, о чем я думала по дороге в его мастерскую, и вспоминаю только одну свою мысль: «Какую физиономию скорчит Рауль, когда я вдруг появлюсь в дверях и скажу: «Я хочу днем наверстать упущенное в ту лунную ночь!» Но он оказался гораздо глупей, чем я думала. Готова пари держать, что Рауль вел себя почти так же нелепо, как влюбленный в меня кузен Эсте (он как раз вертелся сейчас около нашего дома, должно быть, хотел разведать, нельзя ли контрабандой пронести ко мне в спальню очередное тайное доказательство своей любви). Мне хотелось, чтобы все разыгралось стремительно, так, чтобы захватило дух, словно ты очертя голову летишь в пропасть (ну, просто для того, чтобы он не заметил, что я решилась на это впервые, хотя, конечно, немного подумав, он должен был бы это понять). Но он совершенно растерялся и мямлил что-то о святом бесстыдстве. Мы стояли друг против друга, как на подмостках. Ужасно! В конце концов он хотел посадить меня к себе на колени, но мне показалось это таким глупым и пошлым. Я упиралась, а он опять неправильно истолковал мое поведение. Ситуация получилась ужасно комичная: он хриплым от волнения голосом непрерывно шептал: «Я ничего тебе не сделаю!» — а сам лез мне под юбку, гладил колени; я злилась до слез и в то же время едва удерживалась, чтобы не расхохотаться. Потом на меня, непонятно почему, вдруг напал озноб, зуб на зуб не попадал, я разрыдалась, — это было мучительно. Рауль совсем растерялся. Я не выдержала и крикнула: «Ну, что ты стоишь, делай же наконец что-нибудь!» Я думала: «Сейчас он разорвет мне чулок!» Но он не двигался, будто окаменел. Тогда я хотела просто убежать. Но тут он вдруг разъярился (или только сделал вид, но это все равно), он схватил меня в охапку и бросил на диван… Ах, все получилось так нелепо. Не надо бы даже об этом писать. Потом он впал в лирику и сказал, что я холодная и нетемпераментная, что я современная светская кривляка, рыба, а не женщина и черт знает еще что. Но я думаю, дело просто в том, что он не пробудил во мне страсти. Я вообще не уверена, произошло что-нибудь или я все же осталась девушкой. Вчера я чувствовала себя очень несчастной, и от этого, да и вообще, но сегодня все кажется мне только невероятно смешным. Это сон. Настоящие переживания еще впереди. Я заплатила за урок, за то, что была слишком нетерпелива и думала найти у Хохштедтера то, чего он не мог дать. Но заплатила я не слишком дорого. Это звучит ужасно цинично и грубо, но ты, дорогой мой дневник, знаешь меня, ты поймешь, что я изголодалась, что я жажду, хочу жить полной жизнью, насладиться жизнью… Нет, просто я хочу жить, да, жить».