Прощание славянки

Второй телеграммой, отправленной на должности министра юстиции, был приказ немедленно освободить из ссылки «бабушку русской революции» Екатерину Брешко-Брешковскую и со всеми почестями отправить её в Петроград.

При Керенском началось разрушение прежней судебной системы.

Уже 3 марта был реорганизован институт мировых судей — суды стали формироваться из трёх членов: судьи и двух заседателей.

4 марта были упразднены Верховный уголовный суд, особые присутствия Правительствующего сената, судебные палаты и окружные суды с участием сословных представителей.

Керенский прекратил следствие по убийству Григория Распутина.

При Керенском судебные деятели массово удалялись со службы безо всяких объяснений, иногда на основании телеграммы какого-нибудь присяжного поверенного, утверждавшего, что такой-то неприемлем общественными кругами.

В марте 1917 года Керенский официально вступил в партию эсеров, став одним из важнейших лидеров партии.

Заняв кресло военного и морского министра, он назначил на ключевые должности в армии малоизвестных, но приближённых к нему генералов, получивших прозвище «младотурки».

Начальником кабинета военного министра Керенский назначил своего шурина В. Л. Барановского, которого произвёл в полковники, а уже через месяц в генерал-майоры.

Помощниками военного министра стал полковники Генерального штаба Г. А. Якубович и Г. Н. Туманов, люди совершенно неопытные в военных делах, но зато активные участники февральских событий.

Вряд ли Керенский не видел, в какой неуправляемый сброд стала превращаться армия после опубликования Приказа № 1.

Однако этого ему показалось мало, и 11 мая 1917 года за подписью нового военного министра вышла «Декларация прав солдата», которая, по его мнению, являлась важной составляющей «демократизации» армии.

Что в переводе на нормальный язык означало дальнейшего разложения армии, ибо демокртизация любой армии и есть ее разложение.

В деколарации провозглашалось предоставление солдатам всех гражданских прав: свободы совести, политических, религиозных, социальных взглядов; в ней также говорилось о недопустимости телесных и оскорбительных наказаний.

«Эта „Декларация прав“, — писал А. И. Деникин, — давшая законное признание тем больным явлениям, которые распространились в армии — где частично, где в широких размерах, путем бунта и насилия или, как принято было выражаться, „в порядке революционном“, — окончательно подорвала все устои старой армии».

Она внесла безудержное политиканство и элементы социальной борьбы в неуравновешенную и вооруженную массу, уже почувствовавшую свою грубую физическую силу.

Она оправдывала и допускала безвозбранно широкую проповедь — устную и печатную — антигосударственных, антиморальных и антиобщественных учений, даже таких, которые по существу, отрицали и власть, и само бытие армии.

Наконец, она отняла у начальников дисциплинарную власть, передав ее выборным коллегиальным организациям, и лишний раз, в торжественной форме, бросив упрек командному составу, унизила и оскорбила его.

«Пусть самые свободные армия и флот в мире, — было сказано в послесловии Керенского, — докажут, что в свободе сила, а не слабость, пусть выкуют новую железную дисциплину долга, поднимут боевую мощь страны».

И «великая молчальница», как образно и верно характеризуют французы существо армии, заговорила, зашумела еще громче, подкрепляя свои требования угрозами, оружием и пролитием крови тех, кто имел мужество противостоять ее безумию.

«Декларация — последний гвоздь, вбиваемый в гроб, уготованный для русской армии!», — таков был окончательный наш вывод.

Уравнение солдат в правах с гражданскими лицами означало, в первую очередь, свободу политической агитации в армии.

Партии сразу «пошли в окопы»: среди солдат широко распространялись газеты, листовки, брошюры.

Кадеты, к примеру, раздали около двух миллионов листовок и плакатов, но к ним проявляли интерес преимущественно офицеры.

В солдатской же массе охотнее всего «шли» эсеровские и меньшевистские, а потом и большевистские газеты.

Главнокомандующий Юго-Западным фронтом генерал Алексей Брусилов, узнав о публикации декларации, схватился за голову:

— Если ее объявят, — сказал он, — мы погибли, и я не считаю тогда возможным оставаться ни одного дня на своем посту…

Но самое парадоксальное заключалось в том, что эта добивавшая армию Декларация была опубликована во время подготовки к запланированному Временным правительством летнему наступлению русской армии.

Впрочем, чему удиваляться?

В первом кабинете Керенский, будучи министром юстиции, отвечал за амнистию террористов и убийц.

А теперь в кресле военного министра сидел член партии эсеров, желающей осуществить «замену постоянной армии народной милицией».

Так что все было закономерно…

«Во второй половине мая, — описывал состояние русской армии военный историк Зайончковский, — когда портфель военного и морского министра получил Керенский, началась лихорадочная подготовка к активным действиям на фронте».

Керенский переезжает из одной армии в другую, из одного корпуса в другой и ведет бешеную агитацию за общее наступление.