Прощание славянки

Пройдя между ними, Корнилов начал обход почетного караула, депутаций и представлявшихся лиц.

Весь его путь был усыпан цветами.

После короткого митинга офицеры с криками «Ура Корнилову!» подняли генерала и на руках вынесли на площадь, где он приветствовал восторженных москвичей.

На следующий день Лавру Георгиевичу — «первому солдату революции» предоставили слово на проходившем в первопристольной Государственном совещании.

«Низенькая, приземистая, но крепкая фигура человека с калмыцкой физиономией, с острым пронизывающим взглядом маленьких черных глаз, в которых вспыхивали злые огоньки, появилась на эстраде.

Почти весь зал встал, бурными аплодисментами приветствуя боевого генерала.

Свою речь Корнилов начал в минорных тонах, заявив слушателям, что русской армии, какой она была раньше, больше не существует.

— С глубокой скорбью, — оворил он, — я должен открыто заявить, что у меня нет уверенности, что русская армия без колебаний исполнит свой долг перед Родиной…

Затем он привел многочисленные примеры расправ солдат над офицерами, отказа их от выполнения приказов, бегства с боевых позиций.

— Армия, — продолжал он, — должна быть восстановлена во что бы то ни стало. Для восстановления армии необходимо немедленное принятие мер, которые я доложил Временному правительству. Мой доклад представлен, и на этом докладе без всяких оговорок подписались управляющий военным министерством Савинков и комиссар при Верховном главнокомандующем Филоненко…

Далее Корнилов кратко изложил основные положения своей записки: восстановление дисциплины в армии, поднятие престижа офицерства и улучшение его материального положения, наведение порядка в тылу.

— Я, — сказал он в заключение, — верю в светлое будущее нашей Родины, я верю, что боеспособность армии, ее былая слава будут восстановлены. Но я заявляю, что времени терять нельзя ни одной минуты. Нужны решимость и твердое непреклонное проведение намеченных мер…

Собравшиеся в зале проводили Корнилова аплодисментами.

Но это были аплодисменты разочарования.

Разговоры о развале страны и армии стали к этому времени привычными и, как все привычное, перестали взывать страх и будоражить эмоции.

От Корнилова ждали критики правительства и лично Керенского.

Но Корнилов, выполняя обещания, которые он дал премьеру, не сказал в адрес правительства ни одного резкого слова.

Казалось, сенсации не будет.

Но неожиданно темы, поднятые Корниловым, продолжил в своем выступлении донской атаман генерал А. М. Каледин.

Каледин потребовал упразднить Советы и комитеты, дополнить декларацию прав солдата декларацией его обязанностей, восстановить дисциплину и власть начальствующих лиц.

— От окончательной гибели, — заявил он, страну может спасти только действительно твердая власть, находящаяся в опытных, умелых, руках лиц, не связанных узкопартийными программами, свободных от необходимости после каждого шага оглядываться на всевозможные комитеты и Советы…

Речь Каледина вызвала в зале настоящую бурю.

Керенский, взяв слово в качестве председателя, заявил, что правительство созывало совещание вовсе не для того, чтобы кто-то обращался к нему с требованиями.

После того, как все ораторы выстпили на трибуну поднялся Керенский.

Его короткое подведение итогов совещания вылилось в длинную и крайне эмоциональную речь.

Керенский сразу же заявил, что правительство не будет поддаваться давлению откуда бы, справа или слева, оно ни исходило.

Чем дальше он говорил, тем больше заводил самого себя.

— Пусть будет то, что будет, — иступленно кричал он в зал. — Пусть сердце станет каменным, пусть замрут все струны веры в человека, пусть засохнут все цветы и грезы о человеке, над которыми сегодня с этой кафедры говорили презрительно и их топтали. Так сам затопчу! Я брошу далеко ключи от сердца, любящего людей, и буду думать только о государстве…

Речь Керенского становилась все более бессвязной, а он все говорил и никак не мог остановиться.

Наконец, Керенский закончил и, обессилев, не сел, а упал в председательское кресло.

На часах было половина второго ночи.

Государственное совещание не оправдало надежд Керенского.

Он задумывал его для того, чтобы обеспечить правительству поддержку страны, а вместо этого и правые, и левые критики правительства увидели в „московском позорище“ доказательство его слабости.

На Совещании произошёл раскол между умеренными и революционными группами.

Конечно, Керенский был слаб, но, как это ни печально, об был слаб пока еще не настолько, чтобы не хлопнуть на прощание дверью.

И те, кто полагал, что Керенский — отыгранная карта, жестоко ошиблись в этом.

Что думал по этому поводу генерал Корнилов, мы не узнаем уже никогда…

Корнилов вернулся из Москвы, будучи настроен крайне отрицательно в отношении перспектив дальнейшего сотрудничества с Керенским.

После встречи с главковерхом генерал Крымов удовлетворенно сказал:

— Все идет хорошо. Решили больше не иметь дела с „ними“…»

Возвращение Корнилова в Ставку было безрадостным.

Сводки с фронтов и из тыла были чрезвычайно тревожными, и именно тогда на всю Россию прозвучало тревожным набатом слово «Рига»…