Прощание славянки

В тысячу девятьсот семнадцатом году можно было строить всякие мрачные теории о том, что будет с Великой Империей, если во главе ее не устоит Александр Кратковременный, — но того, что случилось на самом деле — никто предположить не мог.

Наша тогдашняя фантазия еще не была достаточно развита.

Теперь она, в результате национализации, коллективизации и эмиграции, несколько усовершенствовалась.

И теперь вопрос о корниловском заговоре надо бы поставить совсем в иную плоскость: этот заговор был отчаянной и неудавшейся попыткой спасти Россию.

И если бы этот заговор удался, — то уж теперь, имея за своей спиной опыт Муссолини и Гитлера, Ленина и Сталина, колхозов и ОГПУ, — мы можем с полной уверенностью сказать — при победе Корнилова рая земного, может быть, и не было бы, но уж, во всяком случае, не было бы рая социалистического.

А. Ф. Керенский, может быть, и не занимал бы пост министра юстиции (каковой пост для него ген. Л. Г. Корнилов все-таки предусмотрел), но он не сидел бы в Париже и не издавал бы свой журнал (каковой журнал, по моему скромному мнению, решительно никому не нужен), а все мы — не сидели бы по эмиграциям и колхозам.

Детективно-романтические детали всего этого происшествия мы уж лучше предоставим будущему Эдгару Уоллейсу.

Он их раздраконит получше Керенского.

Вероятно, будет поставлен и соответствующий фильм — с самоваром, графинами и графинями и с прочей развесистой клюквой.

Дело не в деталях. Дело вот в чем.

При полной импотенции Временного правительства, „запломбированный вагон“ стал захватывать власть в свои руки.

Перспектива этого захвата всякого русского человека вгоняла в жуть — вгоняла она и меня.

Со всей этой запломбированной шатией всякие душки из временного правительства обращались с исключительной нежностью.

Ленина, обвиненного в государственной измене, в получении денег от германского генерального штаба (он эти деньги и в самом деле получил), выпустили, видите ли — на честное слово.

И выпустил его Керенский.

В петербургском гарнизоне было сконцентрировано около трехсот тысяч петербургских дворников, рабочих и всяких прочих „ратников ополчения“, которые торговали семечками, на фронт идти не хотели и которые готовы были поддержать (впоследствии и поддержали) всю эту запломбированную шатию.

Что же было делать?

Так и смотреть, как душка Керенский главноуговаривает петербургское отрепье и делает изысканные жесты перед запломбированной шатией?

И равнодушно присутствовать при полном параличе власти?

И ждать, пока этот паралич не приведет к своим неизбежным последствиям?

Вот он — и привел.

Ген. Л. Г. Корнилова можно обвинять только в одном: в том, что заговор его не удался.

Но генералу Л. Корнилову удалось нечто иное:

Он не делал изысканных жестов и не произносил патетических речей.

Он также не бежал в бабьей юбке и не оставлял на произвол судьбы людей, которые ему верили.

Он пошел до конца.

И конец этот он нашел в бою.

Нет, не нужно никаких детективно — исторически — романтических изысканий.

Сейчас, двадцать лет спустя, дело совершенно ясно. Да, Керенский кое-как жив.

Да, тело Корнилова большеивки сожгли и развеяли в прах.

Но жива идея не Керенского, а Корнилова.

Кто пойдет за Керенским?

Никто.

Кто пойдет за Белой Идеей?

Пойдут миллионы.

И Александр Федорович Керенский сделал бы намного лучше, если бы вместо детективных романов — взял бы, пошел бы в церковь, зажег бы свечу и помолился бы за упокой души раба Божьего Лавра, которого он, раб Божий Александр — продал и предал — вместе с ним продал и предал нашу Родину.

Раб Божий Лавр останется в памяти России героем и символом.

Раб Божий Александр останется актером и фигляром, притчей во языцех и поношением человеков.

Несоизмеримые масштабы.

Разница между посредственностью и героизмом. Между бабьей юбкой и подвигом.

Между Белой Идеей и Учредиловкой.

Нет, памяти Лавра Георгиевича Александру Федоровичу трогать бы не стоило.

Мертвый человек иногда бывает живее живого человека. И живой человек иногда бывает мертвее мертвого.

Лавр Георгиевич — он совсем живой.

Ибо именно он является родоначальником Белой Идеи и Белой России, и этого права первородства никакие душки у него отнять уже не могут…»

Что тут можно добавать?

А вот задать хотя бы риторический вопрос: почему же Корнилов не пошел на Петроград, можно.

Когда Корнилов получил от Керенского распоряжение сдать должность генералу Лукомскому и прибыть в Петроград, он решил оставаться на своем посту до конца.

«Долг солдата, — писал он в своем „Обращении к народу“, — самопожертвование гражданина Свободной России и беззаветная любовь к Родине заставили меня в эти грозные минуты бытия отечества не подчиниться приказанию Временного правительства…

Я заявляю всему народу русскому, что предпочитаю смерть устранению меня от должности Верховного».

Генерал Лукомский также отказался исполнить этот приказ.