Проснуться живым

— Так ведь жертву перед смертью рядят в самое лучшее! Чтоб не обидно было помирать босяком и бездарностью.

— Премного благодарен, — выдохнул Викентий. — Особенно за «босяка» и «бездарность». Но разъяснения тоже ничего. Впечатляют. А теперь я, может, домой поеду? Отдохну перед ожидаемым моим жертвоприношением. Оттянусь с девочками, куплю ящик водки и два пакета чипсов — чтоб толково по самому себе поминки справить. Ну а как вы соберетесь свое бессмертие завоевывать или эту, Цель, что ли, брать, так мне за денек позвоните: я в баню схожу напоследок, грехи смою, оденусь во все чистое.

— Не издевайся, гад! — взвизгнула как бензопила Надежда. — А то пристрелю!

— Меня нельзя пристрелить, — все тем же спокойно-уверенным тоном заявил Викентий, — я же ваша жертва.

— Пристрелить — нельзя. Наказать — можно, — изрекла Озулия, а шнур в ее руке взвился плетью и больно ожег Викентия по шее.

Тот вскрикнул — не столько от боли, сколько от неожиданности — и хорошенько выматерился: с чувством, с толком, с расстановкой.

И почувствовал, что в комнате перемена какая-то наметилась. Нет, не мент сдох, и уж тем более не тихий ангел пролетел, а появилось нечто, некий флюид, который охарактеризовать можно было как «напряженное ожидание». И, что важно, ни Озулия, ни ее златовласая подружка-злодейка возникновение этого флюида не почувствовали.

Викентий стонать стонал, непреходящую боль изображая, а сам на Элпфис поглядывал. Что-то в ее позе было не так. То ли уж очень картинно она обмякала в своем кресле-тюрьме, то ли потом, что никакой «Рексоной» не перешибешь, пахнуть перестала… Перемены Викентий пока не понимал. Но почувствовал, а это уже большое дело.

Однако размышлять на эту тему ему не дали. Озулия убрала свой шнурок и кивнула Надежде: твоя, мол, очередь с этим типом разбираться. Тем более что ты на нем уже, можно сказать, руку набила.

Надежда нюхнула еще кокаинчику, взяла свой револьвер-неразлучник и, скинув пеньюар, скрипя лаковой формой «унисекс», подсела к Викентию на стол. Этак по-дружески. По-соседски. Тронула пальчиками вспухший рубец на шее:

— Болит?

— Нормально, — сказал Вересаев.

— Будет, не нормально. Будет очень больно и при этом нестерпимо стыдно и унизительно, — пропела Надежда, ласково водя дулом нагана по саднившему рубцу на шее ненастоящего мага.

Викентий приказал себе не дергаться и ко всем заявлениям этой дамы относиться философски. Попал психиатр в лапы буйных психов с маниакальными наклонностями — будь добр тихо, психов лишний раз не заводя, сидеть, все подмечать, а чтоб самому умом не тронуться, повторять про себя правила техники безопасности при сеансе электросудорожной терапии. Викентий этим и занялся, не без иронии подметив, что заученные фразы из старого справочника очень уж близки к теперешнему его положению.

«Электросудорожная терапия осуществляется в специальном помещении». Да уж, помещение — специальнее некуда! И лечащий состав подобрался просто на редкость.

«Сеанс проводится натощак, в противном случае у больного может возникнуть тошнота и рвота». Опять аналогия налицо. Викентий уж и не помнит с этими приключениями, когда в последний раз нормально поесть сумел, так что желудок его пуст, хотя и молчалив — со страху, наверное. Тошноту от присутствия Надежды и Озулии Викентий еле удерживает, поскольку перед врагами стыдно терять лицо и следует вести себя достойно, в противном случае… А выражение-то какое! «Противный случай»! Воистину, именно он, скотина, свел дипломированного мага с этой бабьей бандой и лишил его покоя!

«Перед сеансом больного укладывают в постель». Да, выспаться тоже не помешало бы. Нормальным, здоровым сном, а не этими идиотскими… обмороками-мороками. Да только кто его, Викентия, в постель положит! Злонамеренная Надежда явно не для того ему наганом по затылку постукивает:

— Эй, господин Вересаев, оставьте ваши думы! У меня к вам важный разговор. Будете молчать — при…

— …стрелю. Слышал. Не ново. Что, уже в жертву меня приносить собираетесь?

— Нет, mon cher. Вопрос у меня и моей африканской подруги к вам имеется. Постарайтесь на него ответить с максимальной правдивостью.

— Вам — и правду? Не много ль чести?

— Не много. В самый раз. Солжете — будет оч-ч-чень больно.

— Ой, какие страсти. Слушаю вас… сударыня.

Надежда приставила наган к уху бывшего психиатра и с нежным придыханием спросила:

— Вы навещали своего друга в больнице?

— Степана?

— Да, Степана. — Голос у Надежды становился ну прямо как жидкий шелк, а вот глаза блестели не по-хорошему. Не глаза — пули. Готовые вылететь из дула и разнести в щепки все, во что хозяин дула прицелится.

— Конечно, навещал.

— Давно?

— Глупый вопрос. Как раз перед тем, как попал сюда. Еще перестрелка в метро была…

— Адрес больницы помните?

— А вам зачем? — напыжился Викентий.

— Говори! — Сразу надвинулась на него золотой горой Озулия.

— Навестить хотим, — улыбнулась Надежда. — Апельсинов принести, тортик «Причуда».

— Ему сладкого нельзя…

— Адрес!!!

— Кажется, Старосергиевская, четыре.

Надежда хлестнула Викентия по щеке, слава богу, ладонью — не револьвером: