Простые люди

— Вы помните, в первый день, когда бы приехали, вы застали у меня Дубовецкого, — заговорил он после минутного молчания. — С ним у меня произошел спор. Меня давно интересует соя. Известно, что она требует длительного времени для вызревания и, кроме того, нижние бобы вырастают на стебле очень близко от земли — при уборке комбайном получаются большие потери. Вам это известно. Я уже ряд лет пытаюсь получить такой сорт, у которого этих недостатков не было бы. И вот дернуло меня рассказать Дубовецкому о своей работе… И что бы вы думали? Поддержал? Ничуть! Он снисходительным тоном объявил, что я заблуждаюсь… И пошел, и пошел мне доказывать! Он назвал десяток авторитетов — и Шмальгаузена, и Щебрака, и Завадовского, и, само собой разумеется, Вейсмана, Менделя и иже с ними.

Я напомнил ему о Мичурине, о Лысенко. Так он посмотрел на меня с сожалением, как на безнадежного невежду. Даже очки снял… И изрек, что Мичурин — только садовод-практик, не больше. Как он смеет так говорить!

Бобров задохнулся и замолчал.

Головенко задержал агронома на сутки в Красном Куте. Бобров пришел на ток в самый разгар работы. Запорошенные половой женщины копошились в горах зерна. Командовал ими Алексей Логунов. Здесь же Бобров, к немалому удивлению, увидел Варвару Карповну.

— А, и вы здесь, Варвара Карповна? Вас и не узнать, — здороваясь, сказал он.

— Ну, как же. Посади старый лопух в гвоздику и тот будет пахнуть, а я работаю, смотрите, среди каких краль, — забасила бухгалтерша.

Девушки, улыбаясь, смотрели на нее.

— Посмотрели бы вы, как муженек за мной ухаживает. Женихом так не ухаживал, ревнует даже.

Проверив семенное зерно, агроном разругал Герасимова.

— Погноите семена. Еще надо сушить да сушить.

Герасимов тотчас отдал распоряжение вывалить зерно на солнцепек.

— Торопитесь все, — ворчал агроном, помогая ему разравнивать зерно. — Все вам спешка: скорей, скорей, а за качеством не следите.

— Не доглядели, Гаврила Федорович. Тут, понимаете, такие дела, что голова пошла кругом.

Герасимов признался, что он никогда не ожидал от МТС такой работы и не торопился с подготовкой к приемке хлеба.

— А МТС, — продолжал он, почесывая бороденку, — понимаете, буквально завалила зерном. День и ночь сортируем, беда!

И неожиданно для себя Бобров сказал:

— То-то. Это вам не при Королькове.

— Куда Корольков — при нем не работа, а маята одна была, — охотно согласился Герасимов.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Пшеница была уже убрана. Два комбайна были переброшены на овес. Бригаде Проценко, как лучшей в МТС, предоставили честь уборки двадцати гектаров пшеницы, посеянной для фронта сверх плана. Она стояла ровная и чистая — колос к колосу.

Сидорыч от удовольствия даже прищелкнул языком. Вот это работка!

Чем ближе был конец уборки, тем больший задор брал людей. Не сговариваясь, работники комбайновых агрегатов по утрам поднимались еще до солнца. С небольшой передышкой они работали и по ночам до росы.

Клава редко теперь видела Головенко, но молчаливые пожатия рук Степана при случайных встречах и его взгляды говорили ей многое.

Он был попрежнему сдержан с Клавой. Ему казалось, что он пока еще не имеет права думать о своем личном счастье: слишком многое было начато и не закончено. Заметив, что Марья в последние дни стала обращаться с ним проще, ласковее и даже заботливее, он догадался, что Клава рассказала подруге обо всем.

В дождливый вечер в кабинете у Головенко сидели Герасимов, Усачев и Федор, пришедшие послушать радио. После передачи сводки Совинформбюро в кабинете задвигали стульями, зашумели. Головенко нахмурился и махнул рукой. Начали передавать письма с фронтов. Слышимость была слабая, и Головенко придвинулся ближе к стоящему на столе репродуктору.

Письма были адресованы в Якутию, в Архангельск, в Алма-Ату, и он представлял себе по карте огромную территорию великой страны, которая в этот час жадно внимает голосу московского диктора. Вдруг все насторожились.

— Вызываем Приморье. Вызываем Приморье, — послышался голос диктора, — колхоз «Красный Кут», Марью Васильевну Решину. Марья Васильевна, вам письмо от мужа — Николая Алексеевича Решена…»

— Жив! Коля!.. — закричал Головенко.

«Как ты живешь, родная Маша?» — читал диктор.

Герасимов, придвигаясь к столу, загремел стулом.

— Тшш! — Головенко сердито посмотрел на него.