Простые люди

— Не кипятись, Усачев. Я был уверен, что ты сам поймешь это.

Усачев остановился и с интересом посмотрел на Головенко. Прядь черных волос упала у него на высокий чистый лоб. Ему было под сорок, но в эту минуту в нем проглянул молодой, ладный парень.

— А ты, Степа, из молодых, да ранний! — проговорил он. — Скажу тебе честно: когда ты остановил тракторы, многие, в том числе и я, решили, что ты сломаешь себе голову. Вот и погорячился, хотя Станишин строго-настрого приказал не мешать тебе.

Головенко расстегнул воротничок гимнастерки и переменил разговор:

— Хочу посоветоваться с тобой об одном деле. Насчет агронома Гаврилы Федоровича. Дело в том, что заврайзо очень невысокого о нем мнения. Кстати, что он за человек?

Усачев сел и взъерошил на голове волосы.

— Как тебе сказать. Пустынцев — честный, исполнительный работник, — неопределенно ответил он, видимо, воздерживаясь от иной характеристики. — А тебе зачем это?

— У меня создалось о нем свое мнение, но может быть я ошибаюсь. По одной встрече трудно судить о человеке. По-моему, он без образования и без перспективы, живет сегодняшним днем.

— Ты не ошибся. Видишь, какое дело: у нас еще есть пока — правда, их с каждым годом все меньше и меньше — такая категория работников, которые в анкете в графе специальность пишут очень неопределенно: «Хозяйственник».

Головенко улыбнулся, Усачев пожал плечами.

— Странная специальность. Пустынцев был заведующим коммунальным отделом, был председателем райпотребсоюза, директором МТС, ну а теперь — года четыре заврайзо. Завтра он может снова стать заведующим коммунальным отделом и так дальше, начинай сначала.

— Было б, пожалуй, неплохо, если бы он уступил должность заврайзо агроному, — без улыбки сказал Головенко.

— А что?

— Да вот насчет Боброва — считает его работу по выведению новых сортов сои ребячеством. Ты понимаешь? Вот попробуй теперь найти поддержку в райзо, получить помощь в организации условий для работы Боброва. А Бобров живет этим. Он пишет диссертацию, понял? — Головенко навалился грудью на стол, глаза его заблестели: — Диссертацию! Ведь как здорово! Свой ученый. Это что такое, ты только подумай!

Головенко встал, лицо его внезапно помрачнело.

— Дичится он меня. Я его послал в Комиссаровку — он вроде обрадовался.

— Он не очень верит тебе, — задумчиво сказал Усачев. — Я разговаривал с ним.

Головенко тряхнул головой. — Это я чувствую… Но он должен меня понять. Поймет, как думаешь?

— Помогай ему не на словах, а на деле… А от тебя многое может зависеть: качество обработки почвы, состояние посевов, сроки их, качество урожая, в конечном счете… Тут, брат, не только механизатором надо быть, а и политиком… Я думаю, что вы найдете общий язык.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Сидорыч и Валя Проценко подписали договор на социалистическое соревнование с Пашей Логуновой и Шурой Кошелевой.

— Кишка у вас, девоньки, тонкая с нами тягаться. Нас не обскачешь, — предупредил старик.

Валя засмеялась. Сегодня ей было весело: она, наконец, получила долгожданное письмо от Вани.

В этот день они убирали клин пшеницы гектаров в восемнадцать. Около четырех часов дня комбайн, не останавливаясь и не сбавляя хода, направился к новому клину, на склон сопки.

Сидорыч ловко подъехал к пшенице, и комбайн с хода принял рабочую нагрузку. Валя радостно засмеялась:

— Ну, это класс! Так бы и Ване было впору.

Сидорыч не повернулся к ней, как обычно в этих случаях, а сдвинул фуражку на лоб, обнажив заросший седыми волосами затылок. Валя испугалась, может быть, она обидела старика, сравнив его с сыном.

— Папаша, вы не обиделись?.. Я ведь…

И не договорила. Как-то невольно вырвалось у ней слово «папаша». Она подумала, что Сидорыч не заметил этого, но он повернулся к ней и, заслонив глаза ладонью, пристально и долго смотрел на смущенную девушку. Борода и усы его шевелились от улыбки.

— Ничего, доченька, — сказал он, наконец.

Когда развернулась уборка, Пустынцев прислал в колхоз две машины. Они отвозили зерно от комбайнов.

На другой день к агрегату Вали Проценко на пароконной бестарке подъехал Филипп.

— Наше вам почтение. Передовой бригаде, зелена муха…

— Это ты зачем к нам?

— Возить будем пшеницу-матушку.

— Почему вы? А где же машина?

— Машина, товарищ Проценко, сегодня на заготпункт пошла, хлебец повезла государству.

Валя растерянно взглянула ада Сидорыча, тот пожал плечами и махнул рукой:

— У нас же соревнование! — отчаянным голосом выкрикнула Валя.

Филипп снял фуражку и из нее вынул записку.

Валя сердито взяла сложенную вчетверо записку. Карандашом было написано:

«Товарищ Проценко. Сегодня у вас беру машину возить хлеб, а завтра — у Паши, поскольку соц. соревнование. Пред. Герасимов».

— А я агрегат останавливать не буду, — заявил Сидорыч.

— Как же мне за тобой угнаться, я ведь на лошадях, — взмолился Филипп.

— Как хочешь, — упрямо ответил Сидорыч.

Филипп задумчиво покрутил ус.

— Ну, что же. Гони потише, может приспособлюсь.

— Как потише? Тише первой не могу, — сказал Сидорыч.