Просвещать и карать. Функции цензуры в Российской империи середины XIX века

Словами Раскольников не выражает своего раскаяния, но самый факт добровольного его сознания и душевные его терзания в течение драмы красноречивее всяких слов. Следовательно, можно сказать, что в настоящем ее виде драма имеет нравственную цель (Дризен; Федяхина, т. 2, с. 273).

Возражавший ему Н. В. Варадинов предлагал пьесу переделать, ссылаясь не на «безнравственность» пьесы в целом, а на возможные последствия для публики, в том числе студентов, многие из которых, как, видимо, осознавали цензоры, ходили в театр: «…высказываемые им теории могут набросить тень на нашу учащуюся молодежь» (Дризен; Федяхина, т. 2, с. 274). Хотя в итоге переделка Ушакова была запрещена, причиной этого послужила убежденность большинства цензоров в ее, напротив, «нигилистическом» общем смысле: им казалось, что идея Раскольникова скорее доказывается, чем опровергается автором[464].

Похоже, главной нравственной целью театра цензоры считали воспитание в обществе известной терпимости и снятие конфликтов между отдельными социальными группами. Больше всего нравственных упреков выдвигалось по поводу тех произведений, которые могли бы способствовать конфликту между ними. В 1879 году драматический цензор Е. И. Кейзер фон Никльгейм разбирал пьесу Лессинга «Натан Мудрый» именно как проповедь веротерпимости, которая вызывала его явное сочувствие:

Служа отвлеченной идее всесторонней терпимости, драма Лессинга представляет не борьбу религий, не решение, которая религия наилучшая, но требует лишь уважения к чужому верованию без оценки его существа. <…> Ввиду таких примирительных начал и по своему высоконравственному значению драма Лессинга не может не вызывать самое благоприятное впечатление (Дризен; Федяхина, т. 2, с. 353).

Судя по этому отзыву, снятие общественных противоречий казалось цензорам результатом собственно эстетического качества произведения. Неудивительно, что и театральная дирекция, и цензура этого периода регулярно ссылались именно на «художественные» качества рассматриваемых произведений, которые прямо способствовали нравственному эффекту, производимому постановкой. Так, в 1858 году начальник репертуарной части императорских театров П. С. Федоров доложил министру В. Ф. Адлербергу:

При бедности нашего репертуара возобновление трагедии «Коварство и любовь» было бы истинным подарком для публики по высоконравственному ее достоинству, интересному даже за сделанными ремарками сюжету и замечательным характерам действующих лиц (Дризен; Федяхина, т. 2, с. 421).

Впрочем, в итоге пьесу Шиллера, в которой Федоров нашел столько нравственности и художественных достоинств, запретил лично император.

Напротив, возбуждающие противоречия в обществе пьесы вызывали у цензоров обычно резко негативную реакцию. Показательна в этой связи история запрещения драмы Н. И. Попова «Забытые люди», посвященной жизни старообрядцев. В финале первой редакции этого произведения, попавшей в цензуру в 1867 году, главный герой убивает своих детей, в силу сложных обстоятельств принявших никонианскую веру. Реакция Кейзера фон Никльгейма была далека от восторженной:

В том подвиге самопожертвования и мученичества может заключаться для публики побудительная причина сомнения в ложности догмата, во имя которого приносятся столь страшные жертвы, и может быть вызвано сочувствие к трагическому положению отца, который, стремясь уподобиться Аврааму и доставить спасение своим детям, зарезывает их (Дризен; Федяхина, т. 2, с. 107).

По всей видимости, здесь «художественное» и «нравственное» начала пришли в противоречие: цензор понимал финальный поступок героя как своего рода трагическую катастрофу, способную, в точности по Аристотелю, привести к частичному оправданию преступника. Впрочем, для самого Попова такой «трагический» смысл не был центральным: драматург охотно переработал свое произведение, изменив финал. Принципиальной причиной запрета оказалось, похоже, вовсе не «эстетическое» начало само по себе, а угроза общественному порядку. М. Н. Похвиснев, руководитель цензурного ведомства, в 1868 году сообщил драматургу:

…все это не только не принесет пользы и не достигнет желаемой цели, но почти несомненно поведет к противоположному результату, т. е. будет содействовать только более враждебному взаимному расположению обеих сторон и даст новую пищу едва сдерживаемым страстям (Дризен; Федяхина, т. 2, с. 359).

Подобная участь ожидала и пьесу Попова «Житейские волны, или Отщепенцы», которую запретили в том же 1867 году, поскольку, по выражению Кейзера фон Никльгейма, «изображение на сцене крайнего безобразия и разврата, встречающихся среди раскольничьих сект, могло бы только усилить враждебные отношения нашего общества к последователям тех сект» (Дризен; Федяхина, т. 2, с. 105). На заседании Совета Гончаров сформулировал эту проблему более концептуально: