Просвещение России. Взгляд западников и славянофилов

Наиболее глубокий из советских исследователей педагогического творчества Белинского, Н. Ф. Познанский пишет, что для раннего Белинского характерно признание неограниченной силы воспитания, а позже – определяющей роли человеческой натуры, «субстанции» человека (ядра личности). «Он признает врожденные идеи, которые являются непосредственным созерцанием истины. Таков смысл его заявления, что душа младенца не белая доска, а “дерево в зерне, человек в возможности”»[192]. Но это и говорит о признании Белинским души человека, одухотворенной Божественным источником жизни.

Познанский пишет, что в идеалистический период Белинский разделял рассудок и разум (отметим, что это – традиция христианской антропологии). Рассудок ставит человека выше животного; разум делает человеком по преимуществу. Субстанция человека – дух, и разум – свойство духа. Сфера рассудка – конечность, разума – бесконечность. Позже, по мнению ученого, он перешел на позиции утопического социализма и материализма. Это заставило его «коренным образом изменить взгляд на природу человека и сделать отсюда новые педагогические выводы»[193]. Белинский указал на связь нравственности с материальным бытом, губительное воздействие нищеты на нравственное развитие. К сожалению, на эти воззрения почти нет ссылок. Кроме известного письма к Боткину (1841), где Белинский признается, что «рассудок теперь для меня выше разумности». Отсюда и его горькая фраза: «Я всегда жил головой, – пишет Белинский Боткину, – я сумел даже из сердца сделать голову»[194]. Возможно, воззрения Белинского действительно претерпели некоторую эволюцию в течение жизни (мысли юноши всегда отличаются от мыслей зрелого мужчины), но думается, не такую кардинальную, как считали советские историки. Она скорее вела от универсализма к рационализму, чем от идеализма к материализму.

В заключение отметим, что если западники по преимуществу развивали положения внешней свободы личности, то славянофилы – внутренней (совести и мысли), которая не может быть дарована никакой властью в мире. Только развитый и верующий ум может быть по-настоящему свободен. Такой свободы можно требовать только от себя.

П. Линицкий перечисляет в своей монографии главные черты внешней свободы в ее либеральной трактовке, присущей, по его мнению, западничеству:

1) неприязнь к авторитету, ко всему официальному, требование свободы во всех отношениях;

2) натурализм; приложение выработанных в естественных и политэкономических науках понятий к духовной жизни человека. Наиболее существенными потребностями признаются физические нужды, и в равномерном удовлетворении их видится идеал человеческого благополучия;

3) пренебрежение к исторической жизни и преданию народа. Либерализм, с этой точки зрения, явление вполне абстрактное (т. е. лишенное исторической почвы). С другой стороны, опираясь на науки в основном опытные, либерализм является «ярым противником всяких отвлеченностей, не проверенных посредством опыта». Само это пренебрежение к истории, авторитету предания, есть уже несообразность, ибо человеку свойственно дорожить прошлым, без него он рискует «впасть в состояние животной грубости»;

4) требуя свободы для всех, либерализм сам ее и отрицает, требуя именно такой свободы, такого государственного устройства, такого, а не другого общества. Неуважение к преданию ведет к отрицанию того, что дорого и свято для других, а это и значит попирать чужую свободу;

5) требует свободы личности, но не щадит никакой личности, коль скоро речь идет о своих идеях и их пропаганде (так, один из любимых жанров западников – памфлет. «Педант» Белинского тому яркий пример, особенно его недопустимые нападки на проф. Шевырева, даже на его внешний облик, а также герценовский памфлет «Ум хорошо, а два – лучше», где высмеивались Булгарин и Греч, а также Шевырев и Погодин);

6) требует свободы совести, но отрицает религию, т. е. насилует религиозную совесть[195].

Таким образом, П. Линицкий противостояние двух лагерей видит не в дилемме Запад – славянство, а в противоречии либерализма и консерватизма, или шире – ценностей традиции и модерна.

Черты либерального подхода к личности и ее свободе определены точно, но не все они имеют отношение к нашим западникам. Так, например, ни Грановский, ни Белинский, ни даже Герцен не относились с пренебрежением к отечественной истории, правда, выбирая из нее то, что приходилось им по душе, и отвергая и подвергая нещадной критике неприемлемое для себя. Религиозные идеи также не всем западникам были чужды. Идея личной свободы как идола, культа, предмета поклонения далеко не всегда находила у них понимание.