Просвещение России. Взгляд западников и славянофилов

По его мнению, истина – окончательная цель науки, но пути к ней – разные, зависят от места и времени. Во всех странах у нее «свой характер». Достижение истины сопряжено с ошибками и заблуждениями, и «нелепа была бы надежда народа, который бы обещал себе науку совершенно свободною от односторонности и от всякого самообольщения»[201]. Познание бесконечно, и поэтому наука на каждой ступени своего развития обладает неполным, частичным знанием.

Главные смыслы непосредственного знания по Хомякову состоят в следующем:

1) самое полное знание заключается в том, что приобретается как наследство от предыдущих поколений путем традиций – в форме аксиом, привычек и внешнего авторитета. Интуитивное знание выше логического. Заблуждение – что истина нуждается в доказательстве; напротив, каждое доказательство нуждается в бездоказательной истине, на которую оно опирается;

2) чувственное знание о вещах – самое бедное знание. Чувственный опыт говорит нам, например, что земля плоская, а солнце ходит вокруг нее;

3) важным элементом познания являются творчество, научная и художественная фантазия. В ученом удивительна свобода духа: он в состоянии оставить в стороне опыт и найти «новую действительность». Научный синтез – всегда гипотеза, он не вытекает прямо из опыта, открывает горизонты, невидимые для одного только логического мышления. Открытие гения науки часто опровергает видимое и здравый смысл. Эта мысль Хомякова прямо перекликается с современной идеей Нильса Бора о тривиальных (созвучных логике и здравому смыслу) и нетривиальных (противоречащих тому и другому) истинах;

4) явления сверхчувственного мира нельзя отрицать только потому, что дискурсивный (логический) метод к ним не приложим. Между тем такие явления всегда существовали в истории человечества в форме религий. Это надо признать как неоспоримый факт.

Жизнь многообразнее и богаче, полнее любой науки, утверждает Хомяков: «Наука должна расширять область человеческого знания, обогащать его данными и выводами; но она должна помнить, что ей самой приходится многому и многому учиться у жизни». И отсюда – задачи ученого: «Прежде всего, надобно узнать, то есть полюбить ту жизнь (по Хомякову нельзя узнать, не полюбив. – Л. Б.), которую мы хотим обогатить наукой. Эта жизнь, полная силы предания и веры, создала громаду России прежде, чем иностранная наука пришла позолотить ее верхушки… По мере разделения общества на просвещенное и непросвещенное, умственная деятельность ослабла в низших слоях, не связанных с высшими. Общее кровообращение просвещения было нарушено. Наука оказалась наверху, жизнь – внизу»[202]. Здесь высказана важнейшая мысль славянофильства о том, что разделение общества на низшее и высшее не просто отрезало крестьянство от других сословий, но нарушило органическое развитие всего просвещения, всю умственную жизнь нации.

Славянофилы ясно сформулировали, что центр русской духовной жизни – религиозный, и все, что было и есть оригинального, творческого, значительного в нашей культуре, все это – религиозное по теме, по устремлению, по размаху. Русские гении и таланты не все были славянофилами, были среди них и противники славянофильства, но все они были религиозны. Н. А. Бердяев отмечает, «как серо, неоригинально, негениально в сравнении с этим духом западническое направление – рационалистическое, враждебное религиозному сознанию. И тут, когда бывало что-нибудь значительное, всегда было связано с религиозной тревогой, хотя бы в форме страстного, религиозного атеизма»[203].

Хомяков замечает, что засилье западного умственного влияния есть явление не органичное для России: «Тяжело налегло на нас просвещение, или, лучше сказать, знание (ибо просвещение имеет высшее значение), которое приняли мы извне. Много подавлено под ним (разумеется, подавлено на время) семян истинного просвещения, добра и жизни»[204].

Впрочем, это соперничество между историческою жизнью, с одной стороны, и прививною образованностью – с другой, по мнению Хомякова, было неизбежно. Такие два начала не могли существовать в одной и той же земле и оставаться друг к другу равнодушными: каждое должно было стараться побороть или переделать стихию, ему противоположную. В этой неизбежной борьбе выгода была на стороне образованности. «От жизни (т. е. русской реальности. – Л. Б.) оторвались все ее высшие представители, весь круг, в котором замыкается и сосредоточивается все внутреннее движение общественного тела, в котором выражается его самосознание»[205].