Просвещение России. Взгляд западников и славянофилов

Подводя итог, надо отметить, что идеи внешней свободы личности у западников и славянофилов во многом совпадали: это и требования отмены крепостного права, и борьба с цензурными перегибами, и требования отмены неразумных сословных ограничений. Но у славянофилов все это возглавляла идея «внутренней свободы» человека, нераздельно соединенная с нравственностью. Успехи европейской демократии и интеллектуальные свершения казались им условиями необходимыми, но недостаточными для совершенствования человеческих отношений. Так, они считали, что рассудочное упование на достижения «внешней» образованности в деле нравственного преображения личности людей всегда сталкивается с «незапланированными» парадоксами природы человека и неизбежно оборачивается утопией, так как не юридические установления, ни социальные учреждения, ни научные знания не увеличивают области добра в душе человека.

Западники во многом с ними соглашались, но преувеличение свободы человеческой личности часто приводило их к поспешным и необдуманным выводам (таким было, например, требование отмены какой бы то ни было цензуры, немедленного освобождения крестьянства безо всякой подготовки и пр.). В сфере воспитания, правда, таких идей было не много, по-видимому, их адепты чувствовали все же их неприменимость на деле.

Глава 4. Роль познания в образовании

В понимании роли знания в процессе становления личности важнейшим вопросом является вопрос соотношения веры и науки, в котором у славянофилов и западников также не было единства, как не было, впрочем, и полной противоположности.

В течение XIX века во всем мире происходил процесс углубления разрыва научной и художественной элиты с религией и нравственностью. Наука постепенно переставала быть вопрошанием о смысле и сущности явлений и превращалась в сугубо инструментальную деятельность, а художественная элита увлекалась авангардистской эстетикой, никак не связанной с Добром и Злом.

Дело в том, что мораль запрещает использование нравственно предосудительных средств, тем самым удлиняя путь к успеху. Более того, любая мораль, будь то светская или религиозная, направляет активность человека вовнутрь, заставляя его идти по сложному пути самосовершенствования. Европейская наука постепенно все больше обращала свою активность вовне – на природный и социальный мир, несовершенства которого ей казалось необходимым исправлять. Д. Валуев, издавший «Сборник исторических и статистических сведений о России и народах, ей единоверных и единоплеменных» (т. 1–2, 1845), в предисловии писал: «Что ищут в науке западные умы?» И отвечает: «комфорта, усыпления мысли и сил души <…> удовлетворяя всем новым изысканным требованиям просвещенного существования и его нравственного сибаритства»[196]. В наше время эта тенденция начинает побеждать все прочие; в то время она только оформлялась.

В России в середине XIX века она еще была довольно слабой, но уже проявлялась в некоторых отраслях знания, что вызывало недоумение и протест славянофилов. Одним из первых мысль о несовместимости новой культуры и старых представлений выразил А. Н. Пыпин: научные понятия и знания, проникшие к нам из Европы, «были таковы, что с ними для старого предания не было возможно никакое примирение и ограничение; средневековые представления должны были неизбежно уступить, или защита их становилась тем, что называется обскурантизмом»[197]. Получалось, что все нравственное, веками считавшееся истинным, расценивалось адептами западной культуры как средневековый предрассудок.

Между тем Н. А. Бердяев писал, что органом познания сущего в России признается не отвлеченный разум, не отвлеченный интеллект, а целостный дух[198]. «Русские не допускают, что истина может быть открыта чисто интеллектуальным, рассудочным путем, что истина есть лишь суждение. И никакая гносеология, никакая методология не в силах, по-видимому, поколебать того дорационального убеждения русских, что постижение сущего дается лишь цельной жизни духа, лишь полноте жизни»[199]. Конечно же, это было характерно не для всех русских, но определенно – для славянофилов.

А. С. Хомяков, писал Бердяев, одним из первых почувствовал, что «Германия смутно сознавала в себе полное отсутствие религии и переносила мало-помалу в недра философии все требования, на которые до тех пор отвечала вера»[200]. Крушение гегелевской философии, по его мнению, было кризисом философии как таковой. Немецкая философская школа принимала движение понятия в личном понимании за движение самой действительности. Рассудок был принят за цельный дух – вот первопричина ошибок.

В основе знания, по мысли Хомякова, лежит вера, она первичнее, чем знание. Даже в математике любое логическое утверждение опирается на принятую без доказательств аксиому. Познание у Хомякова исходит из цельного духа, в котором вера и разум не рассечены.