Против течения. Десять лет в КГБ

И вот, после всех этих теплых, полных заботы обо мне слов, он постарался, чтобы мои заслуги в вербовке двух ценных агентов не были признаны. Но в то время меня это просто-напросто не волновало. Что бы я ни делал тогда в рамках моих обязанностей, все было для меня очередным неправедным деянием, еще более увеличивающим чувство вины. Кто был действительно расстроен за меня, так это резидент Гурьянов. Но я успокоил его, сказав, что все это для меня не важно.

Не думаю, что он поверил мне, хотя это и было чистой правдой. Я более уже не нуждался в дополнительных доказательствах того, насколько прогнившим насквозь был КГБ. Я уже давным-давно понял, что такого рода разложение — норма советского образа жизни, да и мой собственный цинизм стал безграничным. После того случая с инспектором ГАИ и японской коробкой спичек, мне приходилось говорить на эту тему с офицерами КГБ, работающими в Москве, и, по их словам, то, что я видел, было не более чем верхушкой айсберга.

— Могу биться об заклад, что в твои времена ты никогда не слышал, чтобы офицеры КГБ промышляли на черном рынке. Я не говорю о покупках там, я говорю о продаже всякого барахла на черном рынке, — заметил мне один из собеседников.

— Недавно, — подхватил эту тему другой, — арестовали офицера КГБ — торговал японскими кассетами прямо на улице. И оказался ни много, ни мало, а полковником.

— Таких историй более чем достаточно, — вновь вмешался первый. — И начальство наше, в самых верхах, весьма всем этим обеспокоено. Один мой приятель, человек действительно знающий, говорит, что в Министерстве иностранных дел разложение достигло критической точки, так что оно просто нашпиговано людьми, завербованными ЦРУ.

— То есть вы хотите сказать, что разложение приняло такие масштабы?

— Мы даже еще и не начали рассказывать тебе, насколько все плохо.

Перед самым отъездом из Москвы я пошел в церковь — на этот раз открыто. Я молился о даровании помощи и укреплении моих сил, и мне было плевать, увидит меня кто-нибудь или нет.

По возвращении в Токио мне пришлось более заниматься различными операциями, нежели своими делами. Я знал, что это следствие доверия, которое питал ко мне резидент Гурьянов, однако нагрузка была почти непереносимой. Однажды мне пришлось выполнить поручение, из числа самых опасных за все время моей работы в КГБ.

Одним из наиболее тщательно охраняемых секретов резидентуры было существование агента, имевшего доступ к совершенно секретным документам японского правительства. О нем знала лишь горстка офицеров: резидент, имевший его на связи офицер Шумов и я — когда понадобилось привлечь меня к этому делу. Впрочем, я так никогда и не узнал настоящего имени этого агента. Работники КГБ из соображений безопасности редко встречались с ним.

И вот однажды на меня в дополнение ко всем моим заботам свалилась еще одна. Меня вызвал к себе резидент и очень взволнованно сказал: „Станислав, тебе придется помочь нам в одном деле, которое может оказаться крайне рискованным. В чем оно состоит, я тебе сказать не могу. Все, что тебе надо сделать — это осмотреть один дом и сообщить мне, старый он или новый.

— Это как-то связано с моей агентурой?

— Нет.

— Где этот дом расположен?

— В том-то и проблема. Он в отдаленном пригороде, где иностранцы бывают очень редко.

Я тут же насторожился. Это действительно могло оказаться проблемой, так как, в отличие от горожан, для которых контакты с иностранцами привычны, жители пригородов порой не скрывают ксенофобии. А опознать иностранца легче легкого, когда кругом одни японцы.

— А почему бы не послать туда агента X? — спросил я, назвав по имени одного агента, исключенного из японской компартии за просоветские убеждения. Яростный марксист, он бывал довольно полезен в ряде случаев.

— Нет, — отрезал Гурьянов. — Дело касается крайне деликатной операции. Мы должны проверить сведения об агенте, который не знает, что сотрудничает с КГБ. Это тот самый сверхсекретный агент.

Я тихонько присвистнул: операция под чужим флагом! Это значит, что на этот раз КГБ охотится за человеком, который, узнав, что сотрудничает именно с советской разведкой, может прекратить сотрудничество. Следовательно, моя задача не сведется лишь к тому, чтобы взглянуть на дом в том пригороде, надо еще и умудриться, чтобы во мне не опознали русского, не говоря уж о том, чтобы не быть опознанным в качестве советского официального лица. Гурьянов продолжил, и слова его подтвердили мою догадку:

— Мы остановили выбор на тебе, так как я уверен, что в опасной ситуации тебе не изменит хладнокровие. Тебе надо добраться туда, посмотреть, как выглядит этот дом и вернуться, не „сгорев”. Успех всей операции лежит на тебе.

— Я поеду один?

— Нет. Вместе с майром Бирюковым.

Я знал Александра Бирюкова, корреспондента „Комсомольской правды”.

— Хорошо, — сказал я Гурьянову. — Лучше всего нам двинуться туда в воскресенье утром, пока большинство ребят из японской контрразведки еще в постели.