Против течения. Десять лет в КГБ

Итак, я принял это „приглашение” и мы с Робом пошли в госдепартамент. Нас направили в кабинет заместителя помощника госсекретаря — молодого, безупречно одетого человека, явно из числа „многообещающих”, этакого образцового бюрократа. С самых первых его слов на меня пахнуло высокомерием.

— Мистер Левченко, нам стало известно, что вы не желаете встречаться с представителями Советского Союза. Можно узнать, почему?

— Вот блядство! — тихонько выдохнул Роб. — Он говорит „нам”. Экое королевское величество? Самодовольная тварь?

Я тоже не оставил без внимания грубость и высокомерие этого чинуши.

— Вы понимаете, что вы делаете? — продолжал он. — Советы ведь отомстят нам за это. Они этого не простят. Из-за вас и вашего нежелания встретиться с ними, вот в эту именно минуту американские граждане в Москве подвергаются опасности — они могут стать жертвой мести.

От ярости я просто потерял дар речи. Никогда мне до такой степени не хотелось врезать кому-нибудь по морде — вот бы перегнуться через стол и как дать ему?.. Позже Роб сказал, что он думал, что так оно сейчас и будет. А тут еще вмешался другой чиновник, помладше чином, тоже решивший надавить на меня:

— Американцев в Москве будут бить, сажать в тюрьму, подвергать неслыханным унижениям, и все это из-за вашего упрямства, — разошелся он. — Вы, Левченко, несете моральную ответственность за все, что случится с этими людьми, и не рассчитывайте, что мы это вам простим.

— Ради Бога? — взорвался я. — Вы что, в самом деле, думаете, что я не знаю Советы? Я попросил политического убежища именно потому, что знаю их слишком хорошо. Месть? Конечно, они будут мстить. Но для этого им не нужны никакие предлоги — достаточно того, что Станислав Левченко, офицер КГБ, решил бежать из СССР и просить политического убежища в США. Вы осмеливаетесь возлагать на меня моральную ответственность за то, что случится с американцами в Москве? Отлично. Только я хотел бы напомнить вам, что они там добровольно. И не забывайте, что у меня там семья. А теперь — прощайте. И больше вы меня тут не увидите.

И я ушел.

Роб едва сумел угнаться за мной.

— Не так быстро, Стан, — сказал он. — Ну ты им и сказанул? Клянусь, очень даже сильно сказанул?

Оставшуюся часть пути — до самой нашей машины — мы проделали молча. Только позже, уже в машине, Роб, явно взволнованный происшедшим заговорил:

— Стан, поверь, я очень расстроен… Но я считаю необходимым сказать тебе нечто, во что я верю от всего сердца… Как бы там ни было, все равно для человека Соединенные Штаты — лучшая в мире страна. При всех своих недостатках американская демократия все-'гаки работает. Просто не надо тешить себя иллюзиями, что она во всем совершенна. Далеко нет. И как ты сегодня убедился, у нас тоже полным полно своих сукиных сынов.

— Это точно, — согласился я. — И в СССР их тоже навалом.

Еще до исхода дня о том инциденте доложили заместителю директора ЦРУ Фрэнку Карлуччи, позже, в январе 1987 года, ставшему помощником президента США по вопросам национальной безопасности. Карлуччи тут же издал особую директиву, в которой говорилось, что отныне политический беженец Станислав Левченко обладает иммунитетом — в смысле любых форм давления со стороны каких бы то ни было правительственных учреждений.

И все-таки я встретился с представителем СССР — но уже по собственной инициативе.

Я все более беспокоился о судьбе жены и сына, и через какое-то время мне стало ясно, что надо четко дать понять Советам, что я ни при каких обстоятельствах в СССР не вернусь, а потому все попытки принудить меня к этому бесполезны. Итак, в январе, спустя почти три месяца после приезда в США, я наконец встретился с представителем советского посольства. Встреча происходила в мрачноватом подвальном помещении здания госдепартамента — вполне подходящее по угрюмости место для столкновения двух враждующих сторон. Я думал, что мне придется говорить с каким-нибудь твердолобым профессиональным гебистом, а они прислали первого советника посольства Александра Бессмертных, вежливого человека, с мягкими манерами (в 1986 году он стал замминистра иностранных дел). Бессмертных даже и не пытался как-то запугивать меня, что вовсе не значило, что сам я в это время не испытывал страха. Все это было обставлено очень тонко.

Бессмертных передал мне два уже распечатанных письма от Натальи. Из писем было ясно, что жизнь ее и моего сына — сплошной мрак, но в основном она нажимала на мольбы, чтобы я немедленно возвращался, и тогда, мол, все опять будет нормально. То, что письма эти были написаны под давлением КГБ, никаких сомнений не вызывало.

Я прочитал их, а потом сказал следующее: