Против зерна: глубинная история древнейших государств

Крестьянство благодаря долгим наблюдениям за искусством государственного строительства, всегда понимало, что государство – это машина, ведущая записи, учет и замеры. Поэтому, когда в деревне появлялся землемер с геодезическим оборудованием или переписчики с блокнотами и опросными листами, чтобы зарегистрировать домохозяйства, подданные понимали, что не за горами такие напасти, как воинский призыв, барщина, изъятие земли, подушевые поборы или новые налоги на землю. Они догадывались, что за государственной машиной принуждения скрываются груды бумаг – списки, официальные документы, налоговые сводки, реестры населения, нормативные акты, инструкции, приказы, которые в большинстве своем их озадачивали и были за пределами их понимания. Крестьянское мировоззрение четко идентифицировало государственную документацию как источник своего угнетения, поэтому первым шагом многих крестьянских восстаний было сожжение дотла местной администрации, где хранилась вся эта документация. Осознав тот факт, что государство видит территории и подданных через свои записи, крестьянство решило, что ослепление государства положит конец его бедам. Как точно подмечено в древней шумерской поговорке, «у человека может быть и король, и господин, но бояться он должен сборщика налогов»[123].

Южная Месопотамия была сердцем не одного, а нескольких взаимосвязанных экспериментов в сфере государственного строительства с 3300 по 2350 год до н. э. Подобно Воюющим царствам Китая и поздним греческим полисам, южные аллювиальные равнины стали колыбелью соперничавших городов-государств, жизнь которых изобиловала взлетами и падениями. Наиболее известны из них Киш, Ур и, прежде всего, Урук, где происходило нечто удивительное и не имевшее исторических аналогов. С одной стороны, группы священников, сильных мужчин и местных лидеров расширяли и институционализировали те структуры власти, что прежде опирались только на идиоматику родства. Впервые в истории они создали нечто напоминавшее современное государство, хотя и не мыслили происходившее в такой терминологии. С другой стороны, тысячи земледельцев, ремесленников, торговцев и работников как бы были перепрофилированы в подданных, для чего были подсчитаны, обложены налогами, призваны на военную службу, принуждены к труду и подчинены новой форме контроля.

Примерно в то же время появились первые формы письменности[124]. Почти одновременное возникновение первых государств и первых форм письменности искушает сделать грубый функционалистский вывод, что будущие чиновники изобрели системы обозначений, которые имели первостепенное значение для государственного строительства. Действительно, невозможно помыслить даже самые древние государства без систематических технологий количественного учета, даже если таковой имел форму узелкового письма инков (кипу). Безусловно, первое условие государственного присвоения (для любых целей) – инвентаризация имеющихся ресурсов (населения, земли, урожая, поголовья скота и складских мощностей). Однако эта информация, как и кадастровая съемка, быстро устаревает. Государственная экспансия требовала постоянного документального учета поставок зерна, отработанной барщины, реквизиций, счетов и т. д. Как только государственное образование разрасталось до нескольких тысяч подданных, ему требовались иные системы исчисления и формы документооборота, чем память и устная традиция.

В качестве убедительного примера взаимосвязи государственного управления и письменности можно привести Месопотамию, где она использовалась, по сути, для бухгалтерского учета за полтысячелетия до того, как начала отражать те цивилизационные достижения, что мы сегодня с ней связываем, – литературу, мифологию, хвалебные гимны, царские родословные и генеалогии, исторические хроники и религиозные тексты[125]. Например, величественный «Эпос о Гильгамеше» датируется Третьей династией Ура (около 2100 года до н. э.), т. е. тысячелетием позже первого использования клинописи для государственных и коммерческих нужд.