Протопоп Аввакум и начало Раскола

Либо ободренные этими милостями Провидения, либо обретя снова какое-то желание жить, заключенные к концу второй недели стали уже принимать пищу. Епифаний был сначала в очень затруднительном положении. Ему нечем было ворочать пищу во рту. Тогда из супа, рыбы и хлеба, что ему приносили, он приготовлял своего рода похлебку, которую и глотал одним глотком. На месте, занимаемом раньше языком, у него вытекало столько слюны, что если он лежал, то все, что было под головой, становилось мокрым. Он очень горевал. Однажды, когда он читал «Помилуй мя, Боже» и дошел до стиха: «Возрадуется язык мой правде Твоей», слезы выступили у него на глазах, он смотрел на крест и изображение Господа Исуса Христа и думал: «Господи, кому во мне возрадоватися, у мене и языка нету, чем возрадуюся!» Каждый раз, как встречались подобные слова в псалмах, он смотрел на изображение Господа и вздыхал: «Господи, дай ми язык бедному на славу Тебе свету, а мне грешному на спасение». Так продолжалось более двух недель, и вот однажды, когда он возлежал на ложе своем, то вдруг увидел себя на бескрайнем светлом поле: слева от него, чуть повыше его, висели оба его языка, – «московский» и «пустозерский», первый немного бледный, второй очень красный. Он протянул левую руку, схватил красный язык, взял его правой рукой и долго на него смотрел: язык трепетал. В восхищении он его ворочал и переворачивал обеими руками. Затем он вложил его в рот, приложив к отрезанному месту, и он подошел сюда превосходно. Это было лишь сном, но с того дня его язык стал понемногу удлиняться, вырастая до самых до зубов. Скоро он стал таким, каким был со времени рождения, и пригодным ко всему, и есть, и молиться, и читать псалмы и священные книги. Язык был только несколько короче прежнего, но более плотный и широкий. Обретя язык, он воспел хвалу Господу![1575]

Темница, в которую узники были переведены незадолго до казни, состояла из четырех срубов в одну сажень с таким низким потолком, что они касались его головами[1576]. Это были скорее клетки, чем дома. Елагин велел засыпать их землей, оставив лишь небольшое слуховое окно для передачи пищи и дров. Вокруг каждой избы поставили частокол из высоких заостренных кольев. Теперь это были настоящие склепы, в которых Аввакум, Лазарь, Федор и Епифаний были заживо погребены.

Но даже и в этих склепах жизнь их как-то наладилась. Сначала все было совершенно ужасно: темнота, мрак, пыль, нагромождающиеся нечистоты, дым и зола от печки. Они задыхались от зловония, а едкий дым разъедал им глаза. У Епифания шел обильно гной, и он не видел достаточно хорошо, чтобы даже подбрасывать дрова в огонь, не говоря уж о чтении. Несчастные обвиняли Провидение, как Иов, проклинали день своего рождения, пренебрегали молитвой[1577]. Затем каждый понемногу при норовился. Освобождались от нечистот, выбрасывая их деревянной лопатой через слуховое окно[1578]. Чтобы избавиться от дыма, можно было лечь ничком и прижаться ртом к земле[1579]. Как-никак была скамья, на которой можно было спать. У каждого была своя икона, своя лестовка и по меньшей мере одна Псалтырь на всех. У Аввакума было кадило[1580]. А когда уехал грозный Елагин, то были допущены некоторые облегчения.

Епифаний рассказывает, что однажды сотник принес ему куски кедрового дерева, чтобы он мог делать кресты; в то же время он вернул ему его рабочие инструменты, нож и стамеску, которые он после казни забросил. «Зделай мне крестов Христовых не мало таки, – сказал сотник, – много надобе мне вести к Москве и давать боголюбцем». – «Не вижу, а се и рука сеченая болна». Так как тот настаивал, узник послал его испросить благословение на это дело Аввакума. Сотник благословение принес. Тогда Епифаний помолился Богу и всем святым и принялся за работу. Глаза его оказались достаточно здоровыми, рука все-таки довольно ловкой. Он смог вернуться к своему ремеслу. Каждый раз, как он заканчивал крест, он торжественно, в зависимости от его размера, клал или ставил его на должное место и склонялся перед ним. Затем он читал похвалу Честному Животворящему Кресту с многочисленными земными поклонами. Этот труд доставлял ему большую радость. Иногда ночью он слышал чудесные голоса, утешавшие его: окруженный сиянием юноша обращался к нему с обычно принятым монашеским приветствием: «Господи Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас». Он отвечал: «Аминь». Затем вставал. В тот день его работа была особенно плодотворна. Когда раньше он изготовлял ящики, ведра или иные деревянные предметы, он часто ранил себе руки или ноги, но вот уже в течение около тридцати лет, как он делал кресты, он никогда не причинил себе ни малейшего вреда[1581].