– Сейчас же прочь, – сказала она, выпрямляясь. – Уходите, уходите же, он слушает у двери и все слышит. Зачем вы меня мучаете!
Г-жа Бюрстнер сидела неподвижно и понуро смотрела под ноги.
– Да и почему бы г-же Грубах не поверить, что я к вам приставал, – добавил он, видя перед собой лишь ее расчесанные на пробор, гладкие рыжеватые волосы. К. думал, она поднимет на него глаза, но она сказала, не меняя позы:
– Простите, меня напугал внезапный стук, а не последствия, к которым может привести присутствие капитана. После вашего крика стало так тихо, и вдруг этот стук, вот я и перепугалась. Я же сидела возле двери, и стучали совсем рядом. За ваши предложения спасибо, но я их не приму. Я способна нести ответственность перед кем угодно за все, что происходит в моей комнате. Странно, что вы не замечаете, как оскорбительны для меня ваши предложения, несмотря на ваши добрые намерения, которые для меня, конечно, очевидны. Но теперь уходите, оставьте меня одну, мне это сейчас еще нужнее, чем раньше. Минуты, о которых вы просили, вылились в полчаса, как не больше.
К. сжал ее ладонь, потом запястье.
– Но вы ведь не сердитесь? – сказал он.
Она стряхнула его руку.
– Нет, нет, я ни на кого никогда не сержусь.
Он снова схватил ее за запястье. На этот раз она не вырывалась – и так проводила его до двери. Он твердо намеревался уйти, но уже на пороге остановился как вкопанный, словно не ожидал увидеть перед собой дверь. Г-жа Бюрстнер воспользовалась этим мгновением, чтобы освободиться и выскользнуть в переднюю. Уже оттуда она тихо сказала К.:
– Ну же, пожалуйста. – И она указала на дверь капитана, из-под которой виднелась полоска света. – Видите, он включил свет и подслушивает за нами.
– Уже иду, – сказал К., выскочил, схватил ее, поцеловал в губы, осыпал поцелуями все лицо, как мучимый жаждой зверь лакает воду из найденного наконец источника. Добравшись до горла, надолго приник к нему. Шорох из комнаты капитана заставил его поднять глаза.
– Теперь ухожу, – сказал он и хотел назвать г-жу Бюрстнер по имени, но не знал его. Она устало кивнула, протянула ему, уже наполовину отвернувшись, руку для поцелуя, словно ничего не произошло, и шмыгнула в комнату.
Вскоре К. уже лежал в постели. Прежде чем заснуть, он обдумал свое поведение и остался им доволен, однако почувствовал, что для полноты этого ощущения чего-то не хватает. Он всерьез беспокоился о г-же Бюрстнер из-за капитана.
Первое заседание
К. уведомили по телефону, что в следующее воскресенье состоится небольшое заседание по его делу. При этом ему сообщили, что такие заседания теперь будут происходить регулярно, хотя, вероятно, и не чаще чем раз в неделю. С одной стороны, в общих интересах завершить процесс как можно скорее, с другой – разбирательство должно быть во всех отношениях тщательным, а поскольку это потребует нервного напряжения, заседания не должны затягиваться. Потому-то и выбрана в качестве компромисса схема с частыми, но короткими заседаниями. Цель назначения воскресенья днем заседаний – беспрепятственное выполнение К. служебных обязанностей. Предполагается, что К. не будет возражать; если же он пожелает назначить другое время, ему пойдут навстречу, насколько возможно. Например, заседания могут также проводиться по ночам, но тогда К. не будет чувствовать себя достаточно свежим. Так что пусть будут воскресенья, если К. не против. Явка, само собой, обязательна, об этом даже не стоит лишний раз напоминать. Ему назвали адрес, куда он должен явиться, – на дальней окраине города, где он раньше никогда не бывал.
К. дослушал и повесил трубку, ничего не ответив. Он еще стоял в задумчивости у аппарата, как вдруг услышал за спиной голос заместителя директора: тот собирался позвонить, но не мог, потому что К. загораживал ему дорогу.
– Плохие новости? – спросил заместитель директора вскользь, не ради ответа по существу, а для того лишь, чтобы К. отошел от аппарата.