Процесс

К. постоял еще с минуту, поправил прическу, глядя в карманное зеркальце, подобрал шляпу со следующей лестничной клетки – туда, видимо, бросил ее разъяснитель – и побежал вниз по лестнице так стремительно, такими длинными скачками, даже испугался: вот ведь какой резкий перепад самочувствия! Этаких сюрпризов его довольно крепкое здоровье никогда раньше не преподносило. Неужто собственное тело взбунтовалось и готовит ему новый процесс, раз он так легко переносит старый? Он не стал сразу отбрасывать мысль о визите к врачу, но решил – и тут посторонний совет был ни к чему – как-нибудь получше, чем сегодня, проводить время по утрам в воскресенье.

Подруга г-жи Бюрстнер

В следующие несколько дней у К. никак не получалось перекинуться хоть словом с г-жой Бюрстнер. Он испробовал все возможные способы оказаться с ней рядом, но она всякий раз умело уворачивалась. С работы он шел прямиком домой, усаживался на кушетку в своей комнате и, не включая света, только и делал, что наблюдал за передней. Если мимо проходила служанка и закрывала дверь в пустую, как ей казалось, комнату, он, выждав, вставал, чтобы снова ее открыть. По утрам он вставал на час раньше, чем обычно, – вдруг получится застать г-жу Бюрстнер одну, когда она пойдет на работу. Все безрезультатно.

Тогда он написал ей и домой, и на работу письма, в которых пытался еще раз извиниться за свое поведение, предлагал любым способом искупить вину, обещал никогда не переходить границ, которые она для него установит, и просил лишь об одном – дать ему возможность еще раз с ней переговорить; ведь и с г-жой Грубах он не может пообщаться, предварительно не посоветовавшись с г-жой Бюрстнер. А в конце письма К. сообщал: в следующее воскресенье он будет весь день ждать в своей комнате знака от нее, что она готова выполнить его просьбу, или хотя бы объяснения, почему просьба не может быть выполнена, хоть он и пообещал во всем ее слушаться. Письма не вернулись, но и ответа не последовало.

Однако в воскресенье К. получил-таки довольно недвусмысленный знак. Ранним утром он заметил в замочную скважину необычную суету в передней, которая вскоре объяснилась. Учительница французского – впрочем, она была немкой по фамилии Монтаг, – хрупкая, бледная, слегка прихрамывающая девушка, у которой раньше была своя комната, переселилась в комнату г-жи Бюрстнер. Часами она шаркала туда-сюда через переднюю: то она забыла какое-то белье, то покрывало, то книжку, и все эти вещи непременно требовалось забрать и перенести в новое жилище.

Когда г-жа Грубах принесла завтрак – она прислуживала К. сама, не позволяя служанке выполнять даже самые мелкие поручения, с тех самых пор, как его разгневала, – он не смог удержаться и впервые с того дня заговорил с ней.

– Почему сегодня такой шум в передней? – спросил он, наливая себе кофе. – Нельзя ли его прекратить? Разве обязательно делать уборку именно в воскресенье?

Хотя К. не смотрел на г-жу Грубах, он все же заметил, что та выдохнула, и, кажется, с облегчением. Даже эти строгие вопросы К. она приняла как знак прощения – или готовности ее простить.

– Никто и не делает уборку, г-н К., – сказала она. – Это г-жа Монтаг переселяется к г-же Бюрстнер и переносит свои вещи.

Тут она умолкла, дожидаясь, как К. это воспримет и разрешит ли он ей продолжать. К., однако, решил выдержать паузу и задумчиво помешивал ложечкой кофе. Наконец он поднял на нее глаза и сказал:

– Вы уже избавились от ваших прежних подозрений относительно г-жи Бюрстнер?

– Г-н К.! – воскликнула г-жа Грубах, похоже ожидавшая этого вопроса, и умоляюще сложила руки. – Вас так задело то случайное замечание! У меня и в мыслях не было обижать ни вас, ни кого-то еще. Вы ведь меня достаточно давно знаете, г-н К., чтобы в этом не сомневаться. Вы даже не представляете, как я мучилась в эти несколько дней из-за того, что вы обо мне дурно подумали. Выходит, я оклеветала свою квартирантку! И вы, г-н К., так считаете! И даже предложили мне вас выселить! Выселить – вас!

Тут она задохнулась от слез, закрыла глаза передником и громко всхлипнула.

– Ну, не плачьте, г-жа Грубах, – сказал К. и отвернулся к окну. Он думал лишь о г-же Бюрстнер и о том, что она взяла к себе в комнату чужую девушку. – Не плачьте же, – повторил он, снова обернувшись к ней и увидев, что она продолжает рыдать. – Я тоже ничего такого ужасного в виду не имел. Выходит, мы друг друга не поняли. Это и между старыми друзьями случается.

Г-жа Грубах отняла передник от глаз, чтобы убедиться, что К. и в самом деле настроен на примирение.

– Всего лишь недоразумение, – сказал К. и, раз уж, судя по поведению г-жи Грубах, капитан ничего ей не рассказал, решился добавить: – Неужели вы и в самом деле подумали, что я стану с вами ссориться из-за малознакомой девушки?