Процесс

– Об этом я и хочу сейчас поговорить, – сказала г-жа Монтаг. – Берта такая чувствительная, что даже мне, своей лучшей подруге, в некоторых вещах не готова открыться. Потому я толком не знаю, о чем речь. Но, возможно, в этом и нет никакой необходимости.

– А есть ли о чем говорить? – спросил К., которому надоело, что она не сводит глаз с его губ, как бы взяв под контроль то, что он собирается сказать. – Г-жа Бюрстнер, очевидно, отказывает мне в личной беседе, о которой я ее попросил.

– Выходит, что так, – сказала г-жа Монтаг, – то есть на самом-то деле вовсе не так, вы выразились слишком резко. Вообще-то ни в каких беседах вам не отказано, хотя и согласия не давалось. Просто в некоторых случаях, возможно, беседы не нужны – и тут как раз такой случай. Теперь, после вашего замечания, я могу уже говорить прямо. Вы, если я правильно поняла, попросили мою подругу об общении – письменном или устном. И вот моя подруга, по крайней мере насколько я знаю, осведомлена о предмете этого разговора и по причинам, которые мне неизвестны, убеждена, что если бы этот разговор состоялся, то это никому не принесло бы пользы. Само по себе это известие, может, мне и не следовало бы сообщать вам прямо. Она мне рассказала обо всем этом только вчера и к тому же мимоходом, заметив при этом, что вам и самому этот разговор не очень-то нужен, что вам только по случайности пришла в голову такая мысль и что вы бы сами без лишних объяснений, хотя, может быть, и не так скоро, осознали бессмысленность всего этого. Я ответила, что ради полной ясности, на мой взгляд, было бы правильно, чтобы вы услышали однозначный ответ. Я предложила сама исполнить это поручение, и после некоторых колебаний моя подруга дала согласие. Но я надеюсь, что и вам тоже оказала услугу, – ведь малейшая неопределенность даже в самом незначительном деле ужасно мучительна, и если ее можно так легко устранить, как в этом случае, то это только к лучшему.

– Благодарю вас, – тут же ответил К.

Затем он медленно поднялся, посмотрел на г-жу Монтаг, на стол, в окно – там развиднелось, соседний дом освещало солнце – и пошел к двери. Г-жа Монтаг сделала пару шагов ему вслед, словно не вполне ему доверяла. Перед дверью, однако, обоим пришлось отступить, потому что она открылась и вошел капитан Ланц. К. впервые видел его так близко. Это был высокий мужчина лет сорока с загорелым мясистым лицом. Он слегка поклонился, приветствуя обоих, затем подошел к г-же Монтаг и почтительно поцеловал ей руку. В его движениях ощущалась сноровка, а вежливое обращение с г-жой Монтаг резко контрастировало с тем, как только что обошелся с ней К. Но г-жа Монтаг, казалось, не рассердилась на К.: ему показалось даже, что она хочет представить его капитану. К., однако, не хотел быть представленным: он был не в состоянии мило беседовать ни с г-жой Монтаг, ни с капитаном. То, как он поцеловал ей руку, связало их для К. в группу, пытающуюся под внешне безобидным предлогом и якобы бескорыстно отдалить его от г-жи Бюрстнер.

К. казалось, что он разгадал и эту цель, и то удачное, обоюдоострое средство, которое выбрала для ее достижения г-жа Монтаг. Она преувеличивала значение отношений между г-жой Бюрстнер и К. и особенно преувеличивала важность разговора, о котором он попросил, – но вместе с тем старалась так повернуть дело, будто это как раз он все преувеличивает. Тут она, конечно же, просчиталась – К. ничего преувеличивать не собирался, он-то знал, что г-жа Бюрстнер всего лишь машинисточка и недолго сможет ему противиться. Он намеренно не принимал в расчет то, что узнал о г-же Бюрстнер от г-жи Грубах.

Занятый этими мыслями, он, едва кивнув на прощание, двинулся прочь, намереваясь сразу идти к себе. Но хихиканье г-жи Монтаг, которое он услышал у себя за спиной, в столовой, навело его на мысль устроить обоим – и капитану, и г-же Монтаг – сюрприз. Он огляделся по сторонам, прислушался, не помешает ли ему кто из соседей, – нет, везде тишина, слышны были только разговор из столовой да голос г-жи Грубах из коридора, ведущего в кухню. Ситуация казалась благоприятной, так что К. подошел к двери комнаты г-жи Бюрстнер и тихо постучал. Поскольку за дверью не слышно было ни шороха, он постучал снова – и снова не получил ответа. Спит? Или ей в самом деле нездоровится? Или нарочно не откликается только потому, что знает – никто, кроме К., не может так тихо к ней стучаться? К. решил, что она нарочно не откликается, постучал сильнее – безуспешно – и, наконец, с неприятным чувством, что делает нечто неправильное и бесполезное, отворил дверь.