Наконец К. остался один. Ему даже не пришло в голову пригласить кого-нибудь еще из посетителей, и он лишь смутно задумался, как это удобно, что люди в приемной убеждены, будто он до сих пор ведет переговоры с фабрикантом, а потому никто, даже клерк, не может к нему войти. Он подошел к окну, уселся на подоконник, крепко держась за оконную ручку, и стал смотреть вниз, на площадь. По-прежнему шел снег,
Так он просидел долго, не понимая, что его, собственно, беспокоит, просто время от времени бросая тревожные взгляды через плечо на дверь приемной, за которой ему мерещились шорохи. Никто не заходил, и он успокоился, подошел к умывальнику, умылся холодной водой, в голове у него немного прояснилось, и он вернулся на свое место у окна. Взять защиту в свои руки – это выглядело теперь труднее, чем поначалу. Пока ему удавалось переложить защиту на адвоката, процесс, по сути, мало его касался: он наблюдал за всем издалека, и суд практически не мог дотянуться до него напрямую. Можно было при желании поинтересоваться, на какой стадии находится дело, но и – опять же, при желании – вновь отстраниться. Но теперь, когда он решил сам себя защищать, требовалось, по крайней мере временно, полностью посвятить себя суду – конечно, ради полного и окончательного освобождения; но для достижения этой цели приходилось подвергать себя еще большей опасности, чем прежде. Даже если бы он в этом сомневался, сегодняшнее происшествие с заместителем директора и фабрикантом должно было убедительно доказать ему необоснованность сомнений. Не утратил ли он способности действовать из-за одной лишь неотвязной мысли, что придется защищать себя самому? Что же дальше-то будет? Ну и деньки ему предстоят! Найдет ли он дорожку, которая приведет его сквозь эти дебри к благополучному исходу? Не повлечет ли за собой тщательная защита – а любая другая не имеет смысла, – не повлечет ли она за собой необходимость устраниться по возможности от всего остального? Как он это переживет? И как вообще это провернуть в банке? Речь ведь не только о ходатайстве, для которого достаточно отпуска, хотя просить сейчас отпуск – уже большой риск, речь обо всем процессе, которому не видно конца. Вот какое препятствие выросло у К. на пути!
И как ему сейчас работать на банк? Он взглянул на письменный стол. Как впустить контрагентов и вести с ними переговоры? Как заниматься банковскими делами, когда процесс катится вперед, когда на чердаке чиновники корпят над бумагами по его делу? Не назначено ли это ему судом как своего рода пытка, сопутствующая процессу? И станут ли в банке, оценивая его работу, делать скидку на особые обстоятельства? Никто и никогда не станет. О процессе не то чтобы совсем не знали, просто К. было не вполне ясно, кто и сколько знает. Он надеялся, что хотя бы до заместителя директора слухи еще не дошли, иначе тот наверняка бы использовал услышанное против К. и было бы бессмысленно ждать от него человеческого отношения или хотя бы уважения к коллеге. А директор… Конечно, он был расположен к К. и, вероятно, если бы узнал о процессе, захотел бы, насколько это от него зависит, облегчить его положение, но едва ли успешно, потому что директор в последнее время все больше подпадал под влияние своего заместителя: ведь противовес, который раньше создавал К., стал уменьшаться. А заместитель к тому же использовал болезнь директора для усиления своих позиций. На что же К. оставалось надеяться?
Без особой цели, только чтобы подольше не возвращаться к столу, К. открыл окно. Отворилось оно с трудом, ручку пришлось повернуть обеими руками. Но когда оно распахнулось, в кабинет ворвался смешанный с дымом туман и принес с собой легкий запах костра.
– Противная осень, – сказал за спиной у К. фабрикант, незаметно вошедший в кабинет по пути от заместителя директора.
К. кивнул и бросил беспокойный взгляд на портфель фабриканта, из которого тот, наверное, собирался вытащить бумаги, чтобы рассказать об исходе переговоров с заместителем. Фабрикант, однако, уловил взгляд К., хлопнул по портфелю и сказал, не открывая его:
– Хотите услышать, как все прошло? В целом неплохо. Одобрение сделки у меня почти что в кармане. Молодец ваш замдиректора, хоть и совсем не прост.
Он улыбнулся и потрепал К. по руке, стараясь и у него вызвать улыбку. К., однако, показалось подозрительным, что фабрикант не хочет показать ему бумаги, а в замечании фабриканта он ничего веселого не нашел.