Процесс

Но не успели они подняться, как художник распахнул дверь настежь и с низким поклоном пригласил К. войти, а девчонок прогнал, не желая впускать ни одну из них, как они ни умоляли и как ни пытались протиснуться внутрь если не с его разрешения, то против его воли. Только горбунье удалось проскользнуть под его вытянутой рукой, но художник погнался за ней, ухватил за юбки, развернул и выставил за дверь к остальным, все же не осмелившимся перешагнуть порог, пока художник бегал. К. не знал, что и подумать, – у него, пожалуй, создалось впечатление, что все это разыгрывается, беззлобно и по взаимному согласию. Девчонки у дверей попеременно вытягивали шеи и кричали художнику явно что-то шутливое – К. не понимал, что именно, – художник же смеялся, а горбунья норовила вырваться у него из рук. Наконец он закрыл дверь, еще раз поклонился К., протянул ему руку и представился:

– Живописец Титорелли.

– Вы, похоже, весьма популярны в этом доме, – сказал К., указывая на дверь, за которой шептались девочки.

– Ох уж эти мартышки, – сказал художник, тщетно пытаясь застегнуть ночную сорочку у горла. Он был босиком и успел лишь натянуть желтоватые и широкие холщовые штаны, державшиеся на тонком ремешке, длинный конец которого не был закреплен и болтался. – Эти мартышки вечно меня донимают, – продолжал он, перестав возиться с рубашкой, на которой как раз оторвалась верхняя пуговица, и подтаскивая кресло, чтобы уговорить К. присесть.

– Однажды нарисовал одну их них – сегодня ее тут даже нет – и с тех пор они все до единой бегают за мной. Когда я дома, заходят, если я им разрешаю, но если меня нет, обязательно хоть одна да торчит в квартире. Сделали себе ключ от двери и передают между собой. Вы даже не представляете, как они надоели. Прихожу я, к примеру, с дамой, которую собираюсь писать, открываю дверь своим ключом и застаю ту горбатую – сидит тут за столиком и красит себе губы кистью, а ее младшие братья и сестры, за которыми она должна присматривать, бегают по комнате и разносят грязь. Или, бывает, прихожу – как раз вчера так вышло – поздно вечером, вы уж извините и за мой внешний вид, и за беспорядок, – так вот, прихожу я домой поздно вечером и хочу лечь в постель, как вдруг кто-то щиплет меня за ногу! Заглядываю под кровать и нахожу там одну такую. И чего они ко мне лезут, ума не приложу – я их не приманиваю, вы только что это могли заметить. Работать они, конечно, мешают. Если бы эту мастерскую не предоставляли мне бесплатно, я бы давно уже переехал.

Тут из-за двери послышался голосок, нежный и робкий:

– Титорелли, можно, мы теперь зайдем?

– Нет, – ответил художник.

– И мне одной тоже нельзя? – последовал вопрос.

– Тоже нет, – сказал художник, подошел к двери и запер ее на ключ.

К. тем временем осмотрелся в комнате. Ему бы никогда не пришло в голову назвать эту жалкую комнатенку мастерской. Ни вдоль, ни поперек здесь было не сделать больше двух широких шагов. И пол, и стены, и потолок были деревянные, между досками виднелись узкие щели. Напротив, у стены, стояла кровать, заваленная разноцветным бельем. В центре комнаты на мольберте стояла картина, накрытая рубашкой; ее рукава свисали до самого пола. За спиной К. – окно, за которым в тумане можно было различить лишь засыпанную снегом крышу соседнего дома.

Звук ключа в замочной скважине напомнил К., что он собирался скоро уходить. Он вынул из кармана письмо фабриканта, протянул его художнику и сказал:

– Я узнал о вас вот от этого господина, вашего знакомого, и пришел к вам по его совету.

Художник пробежал глазами письмо, смял и бросил его на кровать. Если бы фабрикант не высказался о Титорелли в самых ясных выражениях как о бедняке, зависевшем от его подаяния, можно было бы подумать, что Титорелли вовсе его не знает или, во всяком случае, с трудом припоминает. Вдобавок художник спросил:

– Вы хотите купить картины или заказать ваш собственный портрет?

К. удивленно посмотрел на художника. Что же, собственно, было сказано в письме? К. даже не сомневался, что фабрикант разъяснил художнику его единственную цель – выяснить подробности о своем процессе. Все-таки напрасно он сюда поспешил, ничего как следует не обдумав! Но нужно было что-то отвечать художнику, и он сказал, бросил взгляд на мольберт:

– Вы ведь как раз работаете над картиной?

– Да, – сказал художник и швырнул рубашку, висевшую на мольберте, на кровать вслед за письмом. – Портрет. Хорошая работа, но пока не совсем законченная.

И вот, как по заказу, удобнейший предлог, чтобы заговорить о суде: перед К. был портрет судьи, весьма, кстати, похожий на тот, что висел в кабинете у адвоката. Судья, однако, был совсем другой – толстяк, заросший по самые щеки кустистой черной бородой, к тому же у адвоката картина была написана маслом, а здесь пастелью, легкими нечеткими штрихами. Но все прочее было похоже – здесь судья тоже угрожающе привставал с трона, крепко сжимая руками подлокотники.

– Это и вправду судья, – хотел сказать К., но удержался и приблизился к картине, словно хотел разглядеть детали.