Я слышу ее крик. Вижу дым. По полу тяжело стучат его ботинки. Он уходит тем же путем, каким пришел, а из моей груди хлещет кровь. В сердце он не попал, но угодил в артерию. Я ничего не вижу. Не могу дышать. А потом вдруг чувствую ее запах. Хлоя-которая-пахнет-как-печенье…
Она склоняется надо мной. Я моргаю, хриплю:
— Хлоя, нет.
— Ты умираешь, — говорит она. — Джон, нам нужно вынести тебя отсюда.
Качаю головой и чувствую, как начинают вращаться шестеренки. Мои турбины набирают обороты. Она слабеет, задыхается, а ко мне возвращается сила.
Я указываю на дверь.
— Уходи.
Она плачет. Ее хрупкие руки тянутся ко мне, и мне приходится сделать невозможное. Я пинаю ногой. В воздух возле нее. Задираю рубашку и показываю, что происходит. Дырка от пули уже начинает затягиваться.
— Джон, я не могу, — говорит она.
— Ты должна.
Но потом я вспоминаю, как было в школе, всегда, во всем, при любом разговоре. Уходил я. Не она. Смотрю на дверь, и кажется, что до нее очень далеко, а между нами — силовое поле, о существовании которого я не знал и в то же время каким-то образом догадывался. Она пытается спасти меня, а я — ее, и время замедляется.
Я должен выбраться отсюда. Должен.
Едва я выхожу из уборной, как слышу хлопок.
В конце коридора вижу вывеску: «Роллинг Джек, спортивные товары». Чувствую запах пороха. Дверь в магазин распахнута, преследовать стрелка бесполезно. Ему конец. Я вижу фары, слышу визг резины по асфальту. Он ударился в бега.
Без предупреждения врываюсь в комнату. Чутье меня не подвело, потому что вот он, Джон Бронсон.
Не успеваю я хорошенько рассмотреть Джона Бронсона, который уже без бороды, как он поднимает руки и кричит:
— Уведите ее, вы должны увести ее, вы должны увести ее сейчас же.
Девушка. На полу девчонка Сэйерс. Дышит ли она? Нагибаюсь, прислушиваюсь.
Парнишка Бронсон бьет по стеклу.
— Слушайте, вы должны меня послушать, вы должны… уберите ее отсюда, или она умрет.
— Погоди-ка.
Он смотрит на меня. Какие у него огромные глаза.
— Не могу. Она умирает.
Впервые в жизни я называю его по имени прямо ему в лицо.
— Джон.
Он слышит, как я произношу его имя, и сглатывает слезы, проталкивает комок в горле. У него доброе сердце, молодое сердце, оно трясется, ладони на стекле дрожат. Он плачет. На нем кровь. Ее кровь? Он корчится и умоляет: «
Он — Бородач. Подозреваемый в убийствах. Но он не сделал ничего плохого этой девушке. Он любит ее. Я должен надеть на него наручники. Должен запереть эту дверь и сделать массу других вещей, которые обещал сделать, если найду его. Но что толку от сердца, если оно замкнуто? От ума и чутья?
— Ладно. Оставайся на месте, Джон.
Он смотрит на меня снизу вверх. Кивает.
— Мне очень жаль.
А потом снова плачет.
Девочка она маленькая, но любой человек становится тяжелым, если не может идти. Каждый что-то весит. Я считаю до трех.
Джон снова начинает:
— Я очень извиняюсь, но вы должны унести ее или…
— Этим я и занимаюсь, — отвечаю я и снова принимаюсь считать.
Он больше не Бородач. Он мальчишка. Мальчишка Бронсон.
На парковке осматриваю девчонку, лежащую у меня на руках. Ни пулевого отверстия, ничего. Похоже на сердечный приступ. Все вроде бы естественно. Вспоминаю то видео, на котором Бронсону надрали задницу на Тайер-стрит. Уже через несколько дней он как ни в чем не бывало появился на конвенте. Здорово. Как он это делает?
Я задыхаюсь. Ее вес тянет меня вниз. Дрожь и боль, но я сам виноват. Не она. Давай. Неси.
Наступаю на шнурок.
Я задыхаюсь и промок от пота. Старый. Больной.
Обхожу машину. Открываю заднюю дверцу.
Голова кружится, я уже хриплю.
Внутри все болит и стонет. Ноги подгибаются, когда я присаживаюсь, наклоняюсь и опускаю ее на заднее сиденье.
Она в салоне. В безопасности.
Я закрываю дверцу. И тут меня выворачивает.
Потом сажусь в машину и завожу двигатель.
Я снова в лесу, но на этот раз смерть совсем другая. В небе светит солнце. На земле нет листьев. Они на деревьях. Ярко-зеленые. Мутно-зеленые. Цвета ковра в «Роллинг Джек».
Я иду по мягкой земле. Это зыбучие пески, которые не затягивают, а толкают. Куда ни глянь, всюду жизнь. Зайчики бегают, птички щебечут. В этом лесу царит мир. Она здесь, даже если ее нет. Это стишок из начальной школы.