Провидение

— Его нельзя было спасти, — резко отвечает доктор Ву. — Убить Уилбура — вот цель, потому что его цель — убить нас. Он здесь, в нашем заднем дворе, и готовится убить нас. Разве может быть что-то страшнее? — Она вытирает лоб. — Мне определенно душно. Я не раскраснелась?

— Но он же отчасти человек, — не отступаю я. — У него есть мать. Есть брат. Он человек. Он начинает как человек.

Доктор Ву идет к машине.

— Может быть, это и есть самое страшное. Не важно, что в тебе есть частичка добра, если по большей части ты — зло.

Из носа у нее стекает капля крови, и я едва успеваю выдавить спасибо. Доктор Ву только что вынесла мне смертный приговор, а теперь она уже садится в большую машину и исчезает, как монстр из книг Лавкрафта. Я заглядываю в вестибюль — там полно веселых, довольных людей. Моргаю. Тру глаза. Да. Нет. Да. Это она. Я вижу ее, и она видит меня, и я застываю на месте, потому что не могу пошевелиться. Это она. Хлоя.

Хлоя

Футболку я купила в вестибюле. Шогготы[49] в самом расцвете. Что такое шогготы, я не знаю, но само слово мне нравится, как нравится и альбом «Nirvana» «In Bloom». Выглядеть чужой, посторонней девушкой, ищущей любви, мне не хотелось, тем более посреди разделенной страсти, одержимых, собравшихся вместе заправить других этой любовью и напитаться ею самим. Стеклянная кабина лифта уносит меня на пятнадцатый этаж, пол уходит из-под ног, и за ним норовит упасть желудок.

— Извините, — говорит незнакомая девушка и открыто, не по-манхэттенски улыбается. — Хотите, сниму этикетку?

Наверху, в конференц-залах и коридорах, толпятся фанаты Лавкрафта, преимущественно мужчины, возбужденные, в тематических костюмах. Они живут ради этого праздника, ждут его, это их Мировая серия[50], их свадьба. Я легко представляю здесь Джона. Представляю, что он нашел здесь дом и стал своим среди этих людей, чего не мог или не хотел делать в детстве. Я чувствую его повсюду; он назвал бы это моим Паучьим чувством. В буфете похожий на Джона парень покупает рогалики. Я подхожу, но это не он. Другой поправляет черную мантию и громко смеется над чем-то. Сердце вздрагивает, но парень поднимает голову, чтобы почесать шею, и это тоже не Джон. Я возвращаюсь в стеклянной кабине в вестибюль и прогуливаюсь туда-сюда. Было бы интересно оказаться здесь с Ноэль, послушать ее комментарии. Я скучаю по ней, скучаю по Джону и чувствую, что голова идет кругом. Прохаживаюсь внизу, пока не убеждаю себя, что разминулась с ним, что он наверху, и еду в лифте с двумя парнями, несущими какой-то бред насчет реконструкции «Ужаса Данвича».

— Извините, — говорю я. — Это ведь книга, да?

Они смотрят на меня так, словно я только что купила футболку в вестибюле.

— Долго объяснять. Но реконструкция была сегодня? Вы случайно не видели там этого парня?

Показываю им телефон с моим портретом Джона. Нет, не видели.

Наверху бесцельно брожу вокруг буфета с выполняющей роль реквизита пустой тарелкой в руке. Кто-то трогает меня за плечо. Оглядываюсь — парень в очках, с прилепленными к бритой голове фальшивыми щупальцами.

— Ты выглядишь такой потерянной. — Он улыбается.

— Просто ищу друга, — объясняю я.

Он вскидывает брови.

— Бойфренда?

— Не знаю. — Звучит странно, но я и сама странная — с пустой тарелкой, с этим не знаю и в новенькой, нестираной футболке.

Парень в очках отступает.

— Удачи.

Беру черствый круассан. Не знаю. Разве такое может быть? Я столько всего знаю. Знаю, что делаю, знаю, где живу. Но и то, и другое не важно, если ты не знаешь, кого любишь. Грызу засохший круассан. С таким же удовольствием можно жевать картонку. Я знаю, что люблю Джона издалека. Идя в кино, я не выключала телефон, чтобы не пропустить звонок, если он вдруг решит что-то сказать. Но ведь любовь — это то, что делают вместе, в комнате, такой, как эта, с вентиляцией и время от времени прорывающимися воплями.

Вывожу на экран фотографию Джона и показываю ее еще одному бритому парню со щупальцами. Он смотрит, пожимает плечами и отворачивается.

— Для меня эти типы на одно лицо.

— Нет, — говорю я. — Точно тебе говорю, он — хороший и просто одержим «Ужасом Данвича». Уверен, он здесь.

Щупальца не могут скрыть разочарование, и за это он мне нравится. Говорю, что у него симпатичный костюм. Он улыбается.

— Если не найдешь своего приятеля, я буду здесь, возле Старцев.

Благодарю его и снова остаюсь одна. Ела ли я что-нибудь в «Тенлис»? Начинаю сомневаться. Внутри, как и снаружи, пусто. Возвращаюсь к лифту и несколько раз катаюсь вниз-вверх, как делаю иногда в метро в Нью-Йорке. Глядя на свое отражение, представляю, как дверь открывается, как Джон входит в кабину и говорит: «Хлоя, мне так жаль».

Люди в лифте обмениваются шутками, которых я не понимаю. Я не говорю на их языке, я здесь чужая. В вестибюле, как и раньше, такое столпотворение, что он напоминает сумасшедший дом. Прижимаю к себе сумочку, осматриваюсь, ищу его в каждой группке, на каждом диванчике, в каждой очереди. Джона нет.