Но и отделаться от чувства, что он здесь, я не могу.
Теперь уже какая-то женщина трогает меня за плечо. Просит сфотографировать ее и ее чудную компанию.
— Конечно, — говорю я, надеясь, что не проявляю неуместного подобострастия. Эти люди так не похожи на ньюйоркцев, они не летят куда-то сломя голову, не спешат успеть на поезд или проскочить на светофор. Я забыла, что такое покой. Забыла, что значит иметь все, что нужно, ни в чем не нуждаться. Женщину, попросившую меня сделать фотографию, зовут Марджори. Три года назад она встретила здесь, на Некрономиконе, своего будущего мужа. Марджори смеется.
— Дорогуша, мы будем готовы, когда ты будешь готова, — говорит Марджори.
Я извиняюсь за рассеянность и поднимаю телефон.
— Скажите
Они повторяют — в унисон, но немного растерянно.
— Ребята, — говорю я, — еще разок на всякий случай. Проверьте, все ли здесь.
Они говорят, что хотят сделать пирамиду. Отличная идея, поддерживаю я. Вокруг нас собирается небольшая толпа, люди хлопают в ладоши. Я — фотограф, наблюдатель. Оглядываюсь, пытаясь свыкнуться с тем фактом, что Джона я здесь не найду, что я пришла одна, нарушив своим вторжением их единство. Я никогда и никому не расскажу об этом дне и буду притворяться, что купила футболку
Между тем поклонники Лавкрафта уже построили пирамиду. Три вертикальных ряда — в нижнем четверо, в среднем — двое и в верхнем Марджори с поднятыми в форме буквы V руками. Я щелкаю, делаю видеосъемку и даю себе обещание найти какое-нибудь сообщество по возвращении в Нью-Йорк, хотя и знаю, что ничего такого не сделаю. Марджори спускается. Щеки у нее горят. Она обнимает друзей, обещает выслать всем фотографии. Я хочу уйти. Мне просто необходимо уйти. Но она так счастлива, что я не осмеливаюсь вмешаться.
Увеличиваю последнее фото. Одна девушка сердито скалится. Парень рядом прищурился так, что глаз не видно, и улыбается. Другой злится, но получается просто забавно. У еще одной девушки лицо испуганное, может быть, она боится упасть и оказаться внизу. Так или иначе, глядя на нее, мне становится легче. Моя любовь нереальная, но и эта любовь нереальная тоже. Для этих людей все происходящее здесь это не каждый день. Их реальная жизнь несравнима с нынешним уик-эндом. И никогда не сравнится. За спиной печальной девушки стоит мужчина. Виден он только потому, что автоматические двери вестибюля открыты. Он за ними. Руки в карманах. Я знаю кое-кого, кто так делал. Я ищу кое-кого, кто так делает.
Ноги будто приросли к полу, и я жду, что земля под ними сейчас разверзнется, потому что это он. Я бы узнала его за милю, и я узнаю его за пятьдесят футов. Он повзрослел. Отпустил бороду. Но сколько раз я писала эти глаза. Я знаю, что чувствую, когда они смотрят на меня. И оно, это чувство, появилось недавно. Чувство, возникающее, когда тебя любят, когда на тебя смотрят, когда тобой дорожат. Я все-таки не сошла с ума, когда пришла сюда. Вот он, хеппи-энд, то, что называют судьбой, звоночек, который свел нас вместе. «
Это он.
Он поворачивается, и я вижу тот миг, когда он узнает меня. Вижу, как расширяются его глаза. Как он замирает. Он узнает меня, да, и я срываюсь с места и бегу к нему. Окликаю Марджори и бросаю ей телефон.
— Лови его, шоггот! — кричит она мне вслед.
Я бегу, как шоггот, если шогготы бегают быстро. Несусь через вестибюль к автоматическим дверям, выглядевшим так близко на фотографии. Время идет. Сколько его уже прошло с того момента, как я увидела Джона. Двери снова открываются, потом закрываются. Стоявший у тротуара большой таун-кар отъезжает, и двери, почувствовав меня, открываются. Я вылетаю из вестибюля и снова выкрикиваю его имя.
Но его нет.