Провидение и катастрофа в европейском романе. Мандзони и Достоевский

Вся суть проблемы искупления и творения в религиозной антропологии «Братьев Карамазовых» находит отражение в тройном отказе Ивана от спасения. Иван отрекается от человеческого прогресса вне всеобщего и телесного воскресения, от вечного ада и от вечной гармонии. Отвергая гармонию, Иван не принимает светлую вселенскую ответственность за общечеловеческую боль, которую несут в себе такие герои, как Маркел, Зосима, Илюша и Алёша. Страдание за вину и сострадание Ивана единоличны, самонадеяны и тем безнадежны. Иван находит лучше для себя остаться с неискупленным страданием, нежели с Христом.

Тень вины в равной мере падает на всех героев. По сему «Братья Карамазовы» можно называть не романом «о вине», а романом «об ответственности» героев. В каком-то смысле Достоевский обращается к чистому христианству, в котором вина и как следствие ее искупление не имеют веса. Это в свою очередь подводит к двум горизонтам теозиса (обо́жения) в восточной и западной традициях христианства.

Здесь важно отметить, что фра Кристофоро из романа «Обрученные» был именно францисканцем. Орден францисканцев как раз и представляет школу обожения в католической церкви. «Бог стал Человеком, чтобы человек стал богом», – это святоотеческое слово и аксиому восточного христианского богословия неслучайно цитируют Алёша и Иван Карамазовы. Неслучайно, как указывала В.Е. Ветловская, Иван и Алёша после представления поэмы о Великом инквизиторе обращаются к старцу Зосиме «Pater Seraphicus». Это обращение отсылает нас именно к святому Франциску Ассизскому, узревшему распятого Серафима и получившему стигматы на горе Ла Верна. Франциск стал проводником Христа, хотя мог бы стать и «великим инквизитором», столь значима была фигура святого в глазах современников. Алёша так же видит Зосиму еще при его жизни более важным и великим, чем Христос. Старец, уподобленный Достоевским Франциску Ассизскому, стоит у начала колоссального душевного переворота Алёши, он ведет его от ложного величия великого инквизитора к истинному величию Христа.

Боговоплощение Христа дано не во искупление, но прежде всего как завершение творения мира; даже если бы человек не был грешен, Бог все равно бы воплотился в нем. Анализа текстов двух романов и некоторых сопутствующих источников продемонстрировал своеобразие раскрытия темы искупления, занимающей одно из центральных мест в художественном наследии русского и итальянского писателей. Ключевые типологические сходства в образно-сюжетной организации романов, с одной стороны, могут быть истолкованы как характерные мотивы европейского романа XIX века в целом, с другой – позволяют говорить об определенных совпадениях в поэтическом строе двух произведений.

Мотив присутствия Божественного Провидения даже в системе одного романа может представать в различных обличиях (персонифицированном или абстрактном). У Достоевского Провидение чаще всего сливается всецело с образом Христа, присутствующем иконографически, а чаще в диалогах героев. Этот образ является проводником души к спасению и несет на себе печать величайшей тайны, сокрытой от глаз, доступной для постижения только в вере. Спасительными становятся и земные страдания, посланные грешнику во избавление от вечной посмертной муки. Дмитрий Карамазов – герой, ведомый Провидением, и начертанный перед ним путь искупления открывает высшую христианскую милость – возможность страдать за всех, «потому что все за всех виноваты». Так, в герое «воскресает новый человек». Тема Провидения у Достоевского всегда так или иначе выводит к проблеме спасения и бессмертия души.

Сходная с видением Достоевского роль Провидения у Мандзони обнаруживается в его поэзии и особенно трагедии «Адельгиз». Провидение имеет характер посланного свыше злоключения и страдания героев. В романе «Обрученные» Божественной воле как движителю истории отведена одна из центральных партий. Однако, как и у Достоевского, действия Провидения в «Обрученных» столь же незримы (Deus absconditus), лишены попыток рационализации и всякой рефлексии со стороны автора. Провидение носит ускользающий и изменчивый характер, то совпадая с волей случая, то воплощаясь в желаниях и мольбах героев. Содержание понятия эволюционирует уже в сознании персонажей по мере того, как они преодолевают выпавшие на их долю трудности. Однако развитие романа наглядно демонстрирует, что реальный ход истории и чаяния верующих героев вовсе не всегда совпадают, и на долю праведников подчас выпадают разочарования и страдания не меньшие, чем те, что настигают великих грешников. Кульминационным раскрытием роли Провидения в романе Мандзони следует считать завуалированное звучание Божьего слова в воспоминаниях и мыслях героев, то есть когда память человека становится проводником Провидения.