Провидение и катастрофа в европейском романе. Мандзони и Достоевский

Раздумывая дальше о своем положении, он почувствовал, как в нем живее, чем когда-либо, пробуждается не в первый раз уже приходившая ему в голову мысль уйти в монастырь. Ему казалось, что сам Бог указал ему этот путь и явил знамение своей воли, заставив его попасть в монастырь при таких обстоятельствах. И он принял решение. <…> удовлетворен был больше всех, при всей своей скорби, сам Лодовико, вступавший в новую жизнь, полную покаяния и служения, которая могла если не исправить, то хоть искупить содеянное зло и заглушить невыносимую боль угрызений совести. На минуту его огорчило подозрение, что решение его станут объяснять страхом; но он тут же утешился при мысли, что и это несправедливое суждение послужит ему карой и средством искупления. И вот, в тридцать лет, облекся он в рубище, и так как, согласно обычаю, ему приходилось отказаться от своего имени и принять новое, то он выбрал такое, которое постоянно напоминало бы ему то, что он должен был искупить, – он назвался фра Кристофоро.[267]

Уже после обряда облачения в монашескую одежду фра Кристофоро получив прощение от брата убитого озаряется «благодарной радостью, сквозь которую все же просвечивало смирение и глубокое сожаление о том зле, исправить которое не в силах было никакое человеческое отпущение»[268]. Радость, соседствующая с ощущением предстоящего длительного искупительного страдания, явно указывает на свойственные духу янсенизма мотивы смирения и недостойности человека перед Богом, которые уже сами по себе являются частью искупления. По сравнению с изначальной версией романа элемент ликования от предстоящего пути в окончательном варианте был несколько сглажен; все же из текста следует, что скорбь от неизменно висящей над монахом вины куда сильнее блаженной радости.

Желание Лодовико, теперь фра Кристофоро, перед уходом из города испросить публично прощение у брата убитого становится свидетельством морального превосходства над недоброжелателями, но, главное – зароком победы над своими страстями:

Синьор сразу сообразил, что чем торжественнее и шумнее совершится вся эта церемония, тем больше возрастёт его престиж в глазах родни и всего общества … В полдень во дворце теснились господа всякого пола и возраста: люди разгуливали взад и вперёд, мелькали парадные плащи, длинные перья, висящие дурлинданы, плавно колыхались накрахмаленные плоёные воротники, влачились, путаясь шлейфами, пёстрые мантии <…> Фра Кристофоро, увидя весь этот парад, догадался о его причине и слегка смутился было, но тут же сказал себе: «Пусть так, я убил его на людях, в присутствии многочисленных врагов, за мое бесчестье – теперь расплата».[269]

От благочестивого намерения новоявленный фра Кристофоро переходит к его исполнению. Встреча не обещает быть легкой. Ведь двоих людей, которым предстоит сойтись и посмотреть в глаза друг другу, разделяет пролитая одним из них кровь. Это не мирное свидание, а тяжелые переговоры с неизвестным исходом, но вопреки ожиданиям они приобретают необыкновенный поворот с обеих сторон. Раскаяние и смирение Лодовико столь искренни, что порождают в гордом и жаждущем публичного унижения виновного брате убитого встречные христианские чувства. Муки совести, которые испытывает кающийся, оказывают необычайное воздействие на других людей: