Провидение и катастрофа в европейском романе. Мандзони и Достоевский

Достоевский не отказывается от характерных для русской литературы рефлектирующих героев гамлетовского типа. Для него главное, чтобы они при всех внутренних потрясениях и кризисных ситуациях, в которые ставит их жизнь, преодолели узость сугубо антропоцентрического мышления. Писателю невыносимо безбожие в человеке, и никакой высокий полет мысли и вызывающий всеобщее восхищение незаурядный разум не компенсируют непризнание бессмертия души. Неслучайно так гневно обрушивается писатель на роман И.С. Тургенева «Дым»: «Эту книгу, – заключает он, – надо сжечь рукою палача». Ему претят гордыня и самоуверенность выведенных там автором людей высшего типа, и он в данном случае вполне солидарен со своим вечным антагонистом Л.Н. Толстым, с неодобрением отозвавшемся о том же произведении, найдя, что в нем нет ни к чему почти любви. Вера для Достоевского – главная святыня. «Без высшей идеи, – провозглашает он, – не может существовать ни человек, ни нация. – Высшая идея на земле лишь одна и именно – идея о бессмертии души человеческой, ибо все остальные «высшие идеи» жизни, которыми может быть жив человек, лишь из нее одной вытекают» (24, 48). Не углубляясь в эсхатологическое измерение христианства, тем не менее есть смысл прояснить, что значит «быть во Христе», процитировав отрывок из эссе А. Кырлежева:

…говоря об эсхатологии, мы никак не можем удовлетвориться ни «горизонтальным» образом грядущего на облаках Христа, пришедшего второй раз, чтобы закончить историю, ни «вертикальным» образом Его мистического присутствия здесь и теперь, к которому нам лишь надо пробиться (что иногда представляют в образе благодати-энергии, которую нужно стяжать, то есть присвоить и усвоить). Эсхатология – событийна, потому что именно событие – эсхатологично. Быть «во Христе» – это значит уже оказаться в конце и при этом всегда быть в начале. Всегда пребывать в эсхатологическом ожидании («бодрствовать и трезвиться») и поэтому быть готовым идти от события к событию: от начала – к концу, которое становится новым началом. Говоря словами Алена Бадью, событие «принуждает нас решиться на новый способ быть». И возможно, лучший евангельски-христологический образ эсхатологического – это хождение Христа по водам… А лучший образ, подтверждающий нашу способность к эсхатологическому способу бытия, но одновременно указывающий на опасность выпадения из эсхатологического, – хождение по водам апостола Петра…[301]

При всей условности деления эсхатологии на горизонтальную (она проясняет отношения Бога и человека в истории народов) и вертикальную (она проясняет прямые связи между Богом и индивидом) она подводит к пониманию того, что наши чувства сами по себе никого не спасут. Не следует только страдать – надо действовать. И тут вступает в силу чудо молитвы, которая служит несущей духовный свет опорой.