Проводник по невыдуманному Зазеркалью. Мастер О́ЭМНИ: Приближение к подлинной реальности

Так странно слышать: «ты жесток!» от тех, кому в трудное время ты подставлял плечо; слышать: «ты безумец!» от тех, кто рядом с тобою становился мудрее и выше; слышать: «ты чудовище!» от тех, кто находил у тебя утешение и уверенность в своих силах…

И — никогда — хотя бы: «эй, жестокое безумное чудовище, тебе не холодно? ты не устало?.. почему ты плачешь?» (А и впрямь: кому и какое дело, почему плачет чудовище… Захотело — и плачет; у него для этого свои — чудовищные — соображения Ну холодно, ну устало… и что? эка невидаль!)

Недоумение и понимание — одновременно… Это ли не странность?

…Но — понятно и не вызывает ни малейшего недоумения: мы с озером — неразделимы (куда нам друг без друга?). Мы вместе пришли, и уйдём — вместе…Сколько нам с ним ещё кочевать, уподобляясь переменчивым бродячим миражам на бесплодных равнинах — кто знает?.. ясно одно: когда-нибудь (это обязательно случится!) озеро станет океаном…!..

…Океан-ДОМ, океан-ПТИЦА, океан-СОЛНЫШКО… Кто скажет мне, несмышлёнышу, долгой ли будет дорога? трудным ли будет ожидание?..

Но: мы — продолжаемся! да!..»…

По озеру пробежала рябь. Залопотали-запели (тихохонько…) камыши. Сдвинулись, и — сдвинувшись — сомкнулись берега.

«…В дорогу… в дорогу… в дорогу…!»

…Смена среды обитания не слишком-то и удивила озёрных жителей, не вызвала особенного беспокойства. Да и с чего? Болотце, по правде говоря, было и обширным, и тёплым, и довольно-таки комфортабельным. Здесь было сытно, основательно, обустройно (не в пример предыдущему обиталищу). Здесь каждый имел свой уголок, свои обязанности, свою собственную уверенность в завтрашнем дне, где не было места ничему устрашающему, теребящему (никакими кошмарами, навроде возникавших иной раз на озере океанских веяний, — здесь и не пахло). Нынешние (болотные) жители не печалились: ничего, кроме удовольствия и приятности, произошедшее не вызывало.

…И только некоторые из них, пугливо заслоняясь от пренебрежительных и осуждающих взглядов, изредка рыскали по окрестностям, пытаясь отыскать хоть какую-нибудь лужицу, способную прозрачностью и глубиной напомнить озеро… озеро…

Лужиц было много, но они быстро высыхали, оставляя после себя ладошку ребристой потрескавшейся земли…»

— Ну что, — спросил ёж, — я всё записал верно?

— Да-да, конечно… — рассеянно отозвался зверёк.

Они сидели у догоревшего, лишь изредка пропыхивающего жаром костра. Сидели, молчали, помешивая палочками угли…

И было им вместе уютно-уютно.

И было им немножечко грустно…

Жёлудь встрепенулся. Жёлудь приподнял укрывавшую его травинку и осмотрелся вокруг… Становилось всё более и более сыро; совсем сыро. Сверкали молнии. Отовсюду шумело и грохотало. Отовсюду темнело; и темнота — шагая размашисто, шагая уверенно — уклонялась от всяческих попыток высветлить её, гасила длинными зыбкими руками все огоньки и блики.

О НЁМ

Жёлудь вежливо осведомился о происходящем у лежащей рядом Сухой Ветки и узнал: надвигается большущий повсеместный потоп; всё будет перевёрнуто и раздавлено, всё будет сметено и забыто. (Как вам это?..)

Жёлудю это не понравилось и очень огорчило: как же так?! всё-всё…

(Заплакал… стряхнул слёзы… нахмурился, решительно сверкнув маленькими глазёнками…)! (…Но это — потом… потом…, но — непременно!)

Он стал затискиваться-зарываться в землю, уходя как можно глубже, затрамбовывая-закрывая за собой следы прохожденья. Он вжался в переплетения корней… уцепился покрепче… зажмурился…

…И заснул.

…И пришла Большая Вода, — переворачивая и давя, сметая и предавая забвению…

…И ушла Большая Вода. Ушла не вовсе, но надолго, но далеко…

Жёлудь проснулся.

Он вздохнул глубоко, стряхивая с себя синяки, ссадины, кошмары. Он расправил плечи, бережно, но настойчиво раздвигая всё, что мешало ему, и — упираясь крошечными, но сильными корнями в размокшую землю — возрос.

Как зачарованные смотрели все, кто мог и хотел смотреть, на появившийся посреди болотистой пустыни молодой ДУБОК…

Он рос. Он поднимался ввысь с невероятной, стремительной быстротой, никого не задевая локтем, никого не устрашая. Он рос-возносился, наливаясь упругой звенящей силой, весь в сполохах красоты, весь в шелесте неувядающих зелёных листьев.

…И рос вместе с ним (укрепившись на самой сильной и прочной ветви) — будто бы игрушечный, но самый что ни на есть настоящий — ДОМИК.

ДУБ вырос, спокойной нерушимо слив свои корни с землёй, соприкасаясь тёплыми изумрудными губами с небесным сводом.

…Но пришло Бремя, и вновь — предваряясь сыростью и темнотой, мол-молниями и страхом — пришла Большая Вода…Иудивилась…

Нечего было крушить, нечего было переворачивать, сметать, предавать забвению: всё-всё-всё, всё сущее, всё, что только имело причины опасаться и трепетать, — собралось в ДОМИКЕ, стоящем на одной из ветвей прекрасного, сильного, пронзительно высокого ДУБА.

(Всё-всё-всё!)