Проводник по невыдуманному Зазеркалью. Мастер О́ЭМНИ: Приближение к подлинной реальности

…Внутри ДОМИКА ярко горел очаг, — согревая, наполняя все — даже самые робкие — сердца ликующим светом. Там было уютно; настолько уютно, что каждый мог, оставаясь с самим собой, — оставаться со всеми вместе, неразделимо. Там было весело; так весело, что всё происходящее внизу казалось смешным и нелепым наваждением, зряшным мороком. Кто-то — отплясывал, кто-то — крепко обхватив цветастую блескучую чашку — лакомился душистым чаем, кто-то — найдя собеседника, которого искал всю свою жизнь — говорил и говорил… слушал и слушал…

Ни пошевельнуть ДУБ, ни добраться (хотя бы!..) до самых нижних его ветвей Большая Вода так и не смогла.

Она побурлила вокруг могучего дерева, — то обмывая, то пачкая его ствол… вздыбила несколько удивлённых волн… немножечко потрясла — топоча — земную твердь… и (кажется, улыбнувшись…)ушла. Ушла навсегда.

ПАРК

…Тихонько треснула, а треснув — упала сухая ветка… Трепетнулся лёгкий ветерок…

Я посмотрел наверх: небо высветлилось, посвежело; от утренних звёзд, отливавших бледным голубоватым серебром, доносилось ощущение улыбки… скользящих флейтовых нот… И было уютно от этого, и было от этого хорошо, спокойно.

Миша, покряхтывая и что-то бормоча, выбрался из кресла; направился к столику с термосом, на ходу оборачиваясь и поглядывая ласково на спящих с открытыми глазами студентов.

— Миша, что теперь?..

— Да ничего. Сейчас отправлю их домой, — пусть поваляются в постельках… до вечера. Ну, а с вечера у них начнётся совсем другое житьё-бытьё.

— Какое — «другое»?

— В них потеплеет, понимаешь? Они больше не смогут жить с оледеневшими угольками в сердце. Они будут отогреваться, — понемножечку, но всё больше и больше; отогреваться и — согревать других, тех, кто рядом. Главное было — расшевелить.

— Полагаешь, я угадал со сказкой?..

— Похоже, что так.

Миша налил себе чайку, сделал несколько малых глотков, поставил чашку, и — резко развернувшись — хлопнул в ладоши.

— По домам, малыши! По домам! Доброго пути!

Ночные мои посетители-гостеватели встали: одновременно, быстро, но — с мягкой (даже — нежной) плавностью движений; не говоря друг другу ни слова — направились к выходу из парка. Я смотрел им вслед и видел синие лучистые искорки, танцующие над их головами… по их плечам… по развороту твёрдо ступающих ног…

— Эй, горюн-грустец, где здесь можно поспать?

— Ты хочешь спать в парке?

— Ага. Мне нравится это место: оно измученное, но — доброе, приимное…Небось, зашагивал уже? видел Старый Лес?

— Видел.

— Ты — умничка. Вот только затяжелел слишком, обмяк… Да ладно уж, ладно, — не будем об этом!

Миша обнял меня, вздохнул и стал вытряхивать из термоса остатки чая.

— Заварим свежий, а…?

— Конечно, заварим…С мятой?

— С мятой!

Пока я набирал воду и ставил котелок на угли, — Миша приникал-разговаривал с чаем и листочками мяты: шептал в них, держа в ладонях, легонечко дул. Через какое-то время — чаинки заблестели, став очень похожими на мелкую рыбью чешую. Миша бережно ссыпал их в термос.

Мы чаёвничали до семи утра, беседуя о недавних ветрах, о Старом Лесе, в пространство которого вели почти все парковые щёлочки-коридоры.

В семь часов, прихватив телогрейку и старенькое одеяло, я отвёл Мишу в заброшенное здание, метрах в двухстах от сторожимого мною кафе.

Место понравилось. Мы миновали горки мусора, листы фанеры, стайку линялых плакатов в одном из углов… отгородили лежбище от сквознячка, застелили одеялком…

— Ну что, доброго тебе сна, бродяга, не имеющий пенсии…

Миша захохотал.

— Спасибо, Севонька! Ночью увидимся; я здесь денька на три…Ты покушать принеси.

— Мог 8ы и не говорить…

— Ты картошечки, картошечки принеси, и — маслица, маслица подсолнечного! Ладно?

— Принесу. Спи, Миша. Доброго сна…Хорошо мне с тобой, — спасибо, что появился.

Принесённую картошку и салат он лопал с прямо-таки стремительной быстротой, с удовольствием принюхиваясь к каждой картофелине; давно ничего не ел, это было очевидно. Еда ему встречалась раз на раз, как придётся. (Иногда Миша тощал до невозможности, но — несмотря на голод — Сила и Жизнерадостность не убывали, нет. Он говорил: «Не покушаешь сейчас — покушаешь потом, ерунда-то какая! А если и потом не получится, то — когда-нибудь; само всё образуется: тропинки наших нужд мудрее нас, если мы, конечно, не насилуем их избытком своих желаний. Верно?..»)

Ох, Миша, Миша! Солнышко…

…Ночью мы отправились-побрели в Старый Лес. Он принял нас, принял хорошо и охотно… жданно… встречательно…

С Мишей всё оказалось куда проще: сразу попали в самое лесосплетение, и — сразу — в гости.

Далыч

Этот день был у меня весь… ну какой-то ударятельный, честное слово! Ударятельный — это об меня то и дело ударялись (на улице и в транспорте) почтенные гражданки и не слишком почтенные граждане…И когда я вечером, часу в одиннадцатом, вышел из дома, первое, что случилось, — в меня врезался на полном ходу юркий и довольно скоростной старикашка, бомжевато-суворовской наружности.

— А вроде бы пожилой человек, — сказал я, потирая порядком обдолбленный за сегодняшний день живот, — а так носитесь! Что же это вы!