Проза

Сакральная территория сортира и кухни. Святая святых коммуналки, алтарная часть любой ленинградской квартиры, агора и форум, место встреч и политико-экономических дискуссий. Здесь в голос плакали, кричали и жестикулировали, как в романах Достоевского. По своим же комнатам шептались. Каждый вечер, проходя по длинному коридору, я с трудом пробирался между придушенных голосов, шепотков, шорохов, эротических вскриков, смешиваемых с треском березовых поленьев и старых обоев, отстающих от стен. То был звуковой фон какого-то всеобщего сиротства и тотальной бездомности. Там, за дверями, блестели паркеты и дыбом стояли одеревенело-крахмальные занавески, белели отовсюду кружева бесчисленных салфеток и салфеточек. Элементарный мещанский уют достигался каждодневным титаническим трудом. Та м топили негреющие, но богато украшенные изразцами с позолотой голландские печки финской фирмы «Або», жаловались друг другу на нищету и холод – но так, чтобы не дай бог не услышали соседи. В комнатах от прежних хозяев оставалась кое-какая мебель, постепенно охромевающая и приходящая в негодность, – платяные шкафы с треснутыми зеркалами, продырявленные клоповники вольтеровских кресел, козетки начала века с обрывками шелковой тесьмы. Старыми вещами не дорожили, но других – за редким исключением немецких трофейных патефонов, велосипедов или ночных женских рубашек, которые использовались до середины 50-х в качестве бальных платьев, – других новых вещей не было. Крик на кухне и шепот в комнатах, двоемирие обыкновенной ленинградской «барской» квартиры. Эпитет «барская» в применении к петербургским домам вовсе не означает, что квартира отличается особенной роскошью. Это всего лишь рыночный термин, который указывает на тип жилого помещения, состоящего из двух частей – парадной и «черной». Из широкого холла можно было попасть и в господские комнаты, с эркерами, балконами, застекленными оранжереями, и протиснуться, минуя узкий коридор, в «черную» часть квартиры, где ютилась прислуга, а также располагалась кухня с кладовыми. «Черная» часть имела грубо крашенный дощатый, а не паркетный пол, закопченный потолок без лепнины и свой, отдельный, выход на «черную» лестницу, узкую, с металлическими перилами, и очень крутыми, неудобными ступенями. До революции по ней поднимались только истопники с вязанками дров да кухарки с продуктами. После – дворники, милиционеры, почтальоны и разного рода комиссии. «Черная» лестница вела во дворы – первый, «парадный» двор-колодец и «задний» двор, где квадратом, в два этажа, размещались дровяные сараи. После общенародного первомартовского Дня птиц, (когда, по распоряжению Сталина, следовало в массовом порядке выпускать на волю из клеток пернатых заключенных) в Ленинграде на «задние» дворы с парадных лестниц перемещалась вся жизнедеятельность. Та м ковались кадры будущей криминальной России, устанавливались жесткие лагерные правила и законы, до сих пор не отмененные никакими президентскими или парламентскими указами. В героях там ходили малолетки, ухитрявшиеся, скажем, безнаказанно прикатить от ближайшего пивного ларька целую бочку пива, что не считалось воровством, так же как впоследствии – кража книг из государственных библиотек, но оценивалось прямо по Максиму Горькому – «в жизни всегда есть место подвигу». «Дом» и был тем самым местом для подвигов, по большей части алкоголических или воровских.

На крыше дровяных сараев дети из благополучных семей обучались искусству передергивать колоду, оперируя самодельными, наспех вырезанными из линованной бумаги школьных тетрадей, картами. Все короли в тех колодах напоминали Буденного, валеты – Ворошилова, а дамы – скифскую Венеру. В родительских комнатах-клетушках, в сотах родного улья героизмом не пахло: детей ждали или укоризненный свистящий шепот матери, или армейский ремень отца, или залитая вчерашним супом «Повесть о Зое и Шуре» с двумя звездами Героя на обложке. Зато на «зад нем» дворе царил истинный героизм, и можно было дать полную волю своему смутному ощущению стиснутости жизненным пространством, по сути дела – чувству радикальной бездомности, которое, как зерно, медленно и неуклонно произрастало в наших душах. Та к рождалась эпоха бомжей, набирало силу поколение, в основе своей ориентированное на жизнь вне «Дома», около «Дома», но ни в коем случае не в доме.