Проза

Советский писатель, став членом Литфонда, автоматически превращался в одного из акционеров грандиозного АОЗТ, существующего на проценты с доходов, приносимых миллионными переизданиями русских классиков прошлого века. Литфонд – как единственный легальный правонаследник всей русской классической литературы – осуществлял функцию финансового интерфейса между литературой и властью, избавляя поэтов и прозаиков не только от необходимости ориентироваться на потребности рынка и стратегии обмена, но и от обязанности осуществлять «властный дискурс» через процесс письма. Писатель получал прямой доступ к механизмам власти в обмен на отчуждение от письма. На этом фоне любое застольно-профессиональное занятие литературной практикой выглядело как поражение, как бегство в себя, даже если это бегство было вызвано настоятельным требованием власти написать о шахтерах или металлургах, о чекистах или о солдатах. Вот, собственно, когда и произошла смерть автора в русской литературе.

Функции Автора перешли к Власти, в России она до сих пор по инерции сохраняет некие внутренние литературные амбиции. Если «литератором» был легендарный основатель Советского государства, то полная легитимизация любого его преемника требовала определенного словесно-полиграфического жеста – выпуска книги, носящей на обложке имя очередного генсека или первого секретаря. Книга закрепляла в истории личную власть «хозяина», но в то же время ставила его в ряд других писателей. Член ССП Леонид Брежнев, автор не им самим написанной трилогии, будучи премирован и награжден за литературный труд (что усилило, казалось бы, его номинальную власть), именно с начала своего писательства стал утрачивать реальный контроль за ситуацией в стране. Рождение Брежнева-писателя можно рассматривать как закат Брежнева-политика.

Любопытно, что и сейчас каждый претендующий на верховную власть политик обращается к литературе, полагая, что таким образом легитимизирует свои властные амбиции в глазах электората.

Миф о том, что книга в нашей стране способна аккумулировать властный дискурс, продолжает работать и после «смерти Автора», более того, он активно используется в новейших политических технологиях, хотя мы все говорим о крахе литературоцентризма в свободной России.

Однако ни на какую обочину литература не удалилась. Успех сначала Бушкова и Марининой, а затем Пелевина и Акунина хотя и не замечен властью, но свидетельствует о том, что за пределами «властного поля» обозначились новые властители дум из числа литераторов. Пусть средних, но читаемых. Читаемых взахлеб и всеми. И другой очевидный факт: в литературу снова потянулись крупные политики. Так, и Жириновский, и Александр Лебедь вышли на пик популярности за счет интереса к ним тележурналистов и телегеничного поведения перед камерой. Однако для утверждения их властных амбиций «по полной программе» видеообраза явно оказалось недостаточно. Появляются «Последний бросок на Юг» и «За державу обидно…» – книги, не прибавившие политическим лидерам симпатий среди избирателей, скорее наоборот – оттолкнувшие от них часть потенциальных сторонников. Но зато – утвердившие и Жириновского и Лебедя в качестве авторов и потому обеспечившие им прочное положение в российском культурно-политическом пространстве.

Да, все это (вместе с Бушковым и Марининой) паралитература, как бы талантливо и ярко ни была написана, скажем, книга Лебедя[217]. Но если обратиться к тому, что мы традиционно считаем «подлинной и высокой словесностью», то картина тоже получается явно не в масть идеям Гениса о радикальной смене устарелых словообразов прогрессивными визуальными рядами. За четыре года, отделяющие круглый стол на радио «Свобода» (1996) от наших дней, у телевидения по части реализации «властного дискурса» появился грозный соперник – русский интернет. Теле видение – особенно в последнее время – утрачивает монополию на внимание общества. Оно бравирует откровенной сервильностью, и это раздражает, вызывает отталкивание, недоверие. Телекумиры разочаровывают, поскольку оказываются людьми служивыми, хотя служат не одному-единственному, а нескольким разным хозяевам. Идет борьба за телеканалы, но, по сути дела, центр общественных интересов уже сместился с телеэкрана на мониторы персональных компьютеров. Результат стремительной интернетизации русского общества парадоксален – это не наблюдавшийся с 60-х годов взрыв интереса к литературе, к поэзии, к «самовитому» слову.