Но специфически чеховским является следующий слой рассказа. В первую очередь писателя интересует, как этот зависимый трудящийся человек понимает свое положение и как он в связи с этим ведет себя. Как всегда оказывается у Чехова, понимает неверно и реагирует нелепо, неадекватно. Вот сугубо чеховское в каждом его мужике, рабочем, интеллигенте-труженике: тяжесть положения такого труженика плюс бессилие правильно понять причины этого (неправильное понимание) и неадекватная (нелепая, несправедливая) реакция.
«Ванька», «Тоска»: пронзительное горе - и излияние без адреса или по ложному адресу. «Враги»: неподдель-
59
ное, искреннее страдание - и «несправедливое», «нелепое», как подчеркивает в конце рассказа автор2, поведение, такая поглощенность Кирилова своим горем, которая «не соединяет, а разъединяет» его и поглощенного своим несчастьем Абогина. Сходным по выражению авторского замысла окажется поздний рассказ «Новая дача» (1899): так же вне сомнения демократические симпатии автора, так же несоизмеримы для него горести бедных и богатых и так же не владеют истинным знанием симпатичные автору мужики, которые так и не могут понять, «почему же они не ужились и разошлись как враги» со «смирными, добрыми и кроткими» владельцами новой дачи.
Философский, гносеологический аспект в социальной теме будет, таким образом, в центре внимания писателя на всем протяжении его творчества. Социальные наблюдения и гносеологические проблемы не противостоят у Чехов, а тесно взаимосвязаны и взаимообусловлены, становятся формой существования друг друга. Социальную тему Чехов рассматривает в ее гносеологическом аспекте, а проблемы «ориентации в жизни», попытки понять ее неотделимы от социального положения героя. Так, завершающим штрихом в картине тягостной жизни обитателей Обручанова («Новая дача») является именно непонимание ими того, что и почему произошло в их судьбе:
60
«Они идут нога залогу, утомленные, и думают.
Что это был за туман, который застилал от глаз самое важное, и видны были только потравы, уздечки, клещи и все эти мелочи, которые теперь при воспоминании кажутся таким вздором? И
Социальная тема в чеховских произведениях всегда получает это дополнительное измерение, и, не учитывая его, нельзя понять того нового, что отличает Чехова от его современников и предшественников в трактовке социальной темы.
В рассказе «Спать хочется» мы читаем о работе сознания главного персонажа:
«Она все понимает, всех узнает, но сквозь полусон она
Этот враг - ребенок.
«Ложное представление», которое ведет к ложному поступку. Здесь, как за год до
этого, во «Врагах», есть еще прямое авторское указание на ложность представления или несправедливость реакции героя. Потом эти авторские подсказки делаться уже не будут, от читателя потребуется умение по внутренним связям произведения улавливать указание на ложность представлений, суждений, поступков.
У пишущего о мужике Л. Толстого, когда он затрагивает ту же проблему - соотношение между положением человека из народа и тем, как он осмысляет жизнь и свое положение, -противоположная расстановка ак-
61
центов. Аким во «Власти тьмы» вызывает поначалу только смех своим косноязычием («тае», «значит») и неумением членораздельно изложить мысль. Но за этим Толстой дает почувствовать и увидеть конечную правду героя и подчеркивает, что именно косноязычный Аким, и только он, все правильно понимает, оценивает и выносит окончательный приговор.
Различия в природе демократизма Чехова и Толстого - особая и большая тема, требующая подробного исследования. Отметим лишь, что в основе этих различий лежат как исторические, так и личные, биографические причины. Пиетет перед народом, искание путей к «почве», к мужицкой «простоте и правде», учение у народа - то, что было присуще Толстому и народническому направлению русской литературы в широком смысле этого слова, - чуждо Чехову-писателю. «Во мне течет мужицкая кровь, меня не удивишь мужицкими добродетелями»; «не Гоголя опускать до народа, а народ подымать к Гоголю»; «все мы народ.» - эти и другие высказывания Чехова выражают новую для русской литературы форму демократизма, демократизма природного и изначального, для выражения которого писателю не надо было опрощаться, переходить на новые позиции, что-то ломать в себе.
Разумеется, Чехов видел бездну, отделяющую интеллигенцию от народа («Моя жизнь»), и лучше многих знал тяготы народного положения («Мужики»), а также понимал тайны народного мышления, народной мудрости и народной культуры («В овраге»). Речь идет о