Проза Чехова: проблемы интерпретации

другом. Человек из массы - мужик или интеллигент - для Чехова не предмет этнографического изучения, не объект поклонения или покаянных признаний и не носитель конечных истин, а прежде всего и по преимуществу существо, вовлеченное в тот же процесс познания, «ориентирования», подчиняющееся тем же закономерностям этого процесса, что и всякий другой человек. На иссле-

62

дование этих всеобщих, всеохватывающих и равнораспределенных закономерностей процессов «ориентирования», искания «настоящей правды» устремлено внимание писателя.

В «Неприятности» мы встречаемся с чисто чеховской трактовкой социальной темы, как до этого встречались с ней, скажем, во «Врагах» или «Спать хочется».

Социальное проявляется в гносеологическом; с начала до конца рассказа мы следим за работой сознания доктора Овчинникова. И не просто к пониманию бесправного положения фельдшеров (а заодно писарей, приказчиков и т. д.) приводит Овчинникова автор. Конечно, и к пониманию этого тоже. Но когда доктор, говоря с мировым судьей о положении «среднего человека», готов снять всю вину с фельдшера и переложить ее на себя, логика рассказа показывает, что это тоже неокончательное и ошибочное решение «вопроса», хотя оно и содержит в себе часть истины.

Ведь к этому времени автор позволил читателю понять первопричину «неприятности». Из горячих, сбивчивых жалоб доктора судье выясняется, что раздражение-то его было не случайным, оно вызвано его собственным подчиненным и зависимым от властей положением. Отношение к себе уездных властей - предводителя дворянства, председателя управы, земства - доктор воспринимает как беспрерывное оскорбление. За ним шпионят, как за «нигилистом», окружили его своими «шептунами и лакеями», «каждый считает себя вправе совать свой нос не в свое дело, учить, контролировать». Копившиеся раздражение и злость и прорвались однажды. «Я больше не могу! Еще немного и, уверяю вас, я не только бить по мордасам, но и стрелять в людей буду!

Поймите, что у меня не проволоки, а нервы» (7, 154).

И вот складывается ситуация, в которой герой окончательно запутывается. Он хочет, чтобы конфликт между ним и фельдшером, тоже зависимым и притесненным,

63

был разрешен каким-то высшим нравственным судом, по справедливости, серьезно. Но на деле все решается до глупого просто: власти горой встают за него против «хама и холуя». И он, порядочный, совестливый интеллигент-труженик (по 45 больных в день приходится принимать доктору Овчинникову!), оказывается частью ненавистной ему самому грубой силы, подавляющей слабых и бесправных. Вот та сложность и нелепость жизненного «вопроса», которую не может постичь, решить для себя герой рассказа.

К его услугам богатейший, казалось бы, выбор стандартных, готовых, всем известных решений и действий: от дуэли и увещевательных объяснений с фельдшером до мирового суда и мер административного наказания. Но все эти «общие решения» герою справедливо кажутся неприложимыми к его конкретному «вопросу» и попросту водевильными.

Вновь тот же поворот конфликта: человек в чеховском мире не просто зависим, бесправен, несчастлив - ему не под силу понять законы, управляющие жизнью и человеческими отношениями. Понимает и объясняет он их или только отчасти правильно, или совсем неверно и реагирует, ведет себя нелепо. И в пределах доступной для героя реальности решений вопроса в самом деле нет; те решения, которые общеприняты и считаются давно известными, обнаруживают свою ложность.

«Какие беспорядки!» - будет возмущаться героиня позднего рассказа «На подводе» (1897) и, подобно доктору Овчинникову, точно перечислит все унижения и тяготы «жизни трудной, неинтересной», которая выпадает на долю русского сельского интеллигента. Чехов всегда будет трезв и точен в описании этой стороны жизни, и для многих его современников это будет информацией большой разоблачительной силы. Но и в1897, как в 1888 году, чеховский персонаж несчастлив глав- 64

ным образом из-за того, что «неизвестно для чего и почему» в жизни все происходит именно так, как происходит. «В сущности вся жизнь устроена и человеческие отношения осложнились до такой степени непонятно, что, как подумаешь, делается жутко и замирает сердце» (9, 338). Так думает учительница Марья Васильевна, героиня рассказа «На подводе», но это и мироощущение, в котором мы оставляем доктора Овчинникова.