Проза Чехова: проблемы интерпретации

И действительно, если вернуться к примерам из «Неприятности»: упоминаниям о дерущихся утятах, сверкающей на солнце битой аптекарской посуде, коломенковом пиджаке и оттопыренных карманах письмоводителя, убитом и брошенном в полоскательную чашку комаре и т. п., трудно найти значимые соотношения между этими подробностями и задачами сюжета, характерологии. То, что у Чехова один из персонажей носит стоптанные башмаки и красивые галстуки, другая героиня при разговоре все время роняет спички, а еще одна - имеет привычку, читая журналы, есть мороженые яблоки, а герой еще одной повести - рассматривать во время разговора свои ладони, и т. д. и т. п., - все эти детали, подобных которым нет числа, очевидно, особым образом связаны с основными (сюжетными, характерологическими и т. д.) задачами произведения. Эти связи не сводимы к традиционным связям индивидуального с общим, когда индивидуальное служило лишь целям проявления и оформления общего (так было в мире Гоголя; каждая подробность в доме Собакевича, например, призвана говорить о характере хозяина; в мире Гончарова: халат Обломова есть индивидуальное проявление общего - обломовщины).

Такие подробности у Чехова обладают несравненно большей автономностью по отношению к общему.

71

Традиционная двучленная цепь «общее» - «индивидуальное» должна быть дополнена для обозначения подробностей в произведениях Чехова (и других писателей) третьим звеном. Это делает А.П. Чудаков; согласно его терминологии, помимо «индивидуально-существенного» и наравне с ним, в произведениях Чехова присутствует «индивидуально-случайное».

Полемизируя с Чудаковым, говорят о «тайном смысле», об особом «назначении», о «символическом потенциале» предметов, мелочей в чеховских произведениях, о «закономерности» и «необходимости» всех деталей изображаемого мира, о тщательной подобранности видимо случайного с целью создать «иллюзию неотобранности явлений жизни в произведении». Как правило, оппоненты Чудакова настаивают на возвращении к двум степеням градации: общее - индивидуальное. Манера Чехова тогда не отличается от манеры Гоголя, Гончарова.

Однако попытки отыскать «тайный смысл» непременно для каждой подробности из произведений Чехова ведут нередко к большим натяжкам. Третье звено, на котором настаивает Чудаков, необходимо. Но при его характеристике важно избежать терминологических и историко-литературных неточностей.

В философии, психологии, социологии и других дисциплинах общепринятым является деление: общее - особенное - единичное. Единичное - категория, которая иначе, чем категория особенного, связана с общим. Число «степеней свободы» единичного по отношению к общему выше, чем у особенного, и связи единичного с общим бывают далеко не явны. А именно в такой большей независимости по отношению к традиционно «существенному» в произведении и состоит особенность тех элементов предметного мира, фабулы и сюжета, описания человека и событий, роль которых в чеховском мире столь велика.

72

Термин «единичное» охватывает специфику таких предметных деталей, элементов описания человека и событий, в их ослабленной и невыявленной связи с «общим»: с идейной проблематикой, с характерологией, с сюжетом. Связь не установлена, корреляции неявны, порой это видимое отсутствие связи ведет к заключениям типа «ничего не разберешь». Но очевидно авторское стремление связать все воедино, уверенность в том, что связи есть, но пока неизвестны. А это исключает хаотичность, неразличение общего и единичного, вносит в чеховский мир упорядоченность и гармонию.

Введение таких единичных деталей, поступков, событий прямо связано с новым типом мышления, который реализовался в творчестве Чехова, с его гносеологической трактовкой мира. Когда мы поражаемся «не относящимися к делу» деталями и подробностями в его произведениях, мы всегда присутствуем при сопоставлении двух разных видений мира, двух манер ориентироваться в нем.

Одно видение мира принадлежит самопоглощенному герою, зажатому в шоры своего «определенного взгляда на вещи», не замечающему столь многого вокруг. Другое - автору: видение несравненно более широкое» стремящееся учесть все богатство и сложность мира, не связанное со «специальной» проблематикой, полемичное по отношению к абсолютизации отдельных точек зрения на мир.

Каждая такая подробность, деталь, не связанная с характеристикой героя, с той проблемой, которой он занят, с его кругозором, звучит как указание на ограниченность и неполноту этого кругозора. И в тех случаях, когда писатель говорит не о занятом своим вопросом герое, а «просто» воспроизводит жизнь, в его творениях присутствуют та же полемичность, то же сопоставление разных точек зрения на мир. Объектом полемики в таких случаях является не кругозор героя, а об-

73

щепринятое, ходячее, узаконенное литературной или иной традицией видение мира.