Проза Чехова: проблемы интерпретации

Так, вся повесть «Степь» переполнена подобными единичными деталями. А «сверхзадачу» этой повести Чехов видел в том, чтобы показать русским писателям «какое богатство, какие залежи красоты остаются ещё не тронутыми и как еще не тесно русскому художнику» (П 2, 173). В правильную постановку вопроса о жизни, утверждал писатель всей повестью «Степь», должно входить не только то, что занимает человека и чем он поглощен, но и то, чего он не замечает вокруг себя, вес тот огромный; «суровый и прекрасный» мир, который его окружает.

Не только красота природы, оказывающаяся у Чехова всегда новой и неожиданной, входит важной темой, россыпью подробностей в рассказы этих лет. Красота свободной, не боящейся ничего страсти («Агафья») и красота творчества безвестного поэта-монаха («Святой ночью»), женская красота («Ведьма», «Красавицы») та «тонкая, едва уловимая красота человеческого горя которую не скоро еще научатся понимать и описывая и которую умеет передавать, кажется, одна только музыка» («Враги»). И постоянен для Чехова вопрос о месте красоты в сознании и поведении людей. Чаще всего это гибнущая, пропадающая (как в «Ведьме», «Панихиде»), преследуемая, несущая наказание (в «Агафье») или не замечаемая людьми красота («Святою ночью»)

Чехов создавал художественный аналог мира, в котором общее причудливым и далеко не во всем познанным образом сопрягается с индивидуальным и единичным. Неизвестное, но не снимаемое в своей остроте, страстно искомое решение вопросов должно включать и самое главное, и мелочи жизни, и обязательно ту красоту, которая - ведь вот она: ««..стоило только сесть на подоконник и немножко нагнуться, чтобы увидеть на аршин от себя молодую траву... »

74

Итак, в определении роли «не относящихся к делу» подробностей в произведениях Чехова важны оба момента: как их необходимость, важность их учета (то есть неслучайность), так и неясность, невыявленность значения, обычная незамечаемость (то есть единичность). Сводить ли деталь у Чехова к традиционной ее функции особенного как формы существования общего, устанавливая однозначные отношения частного с главным, или говорить лишь об ее безотносительности к главному - значит одинаково совершать ошибку односторонности.

«Главное» в чеховской художественной системе, тот центр, к которому тяготеют сюжетика, характерология, организация предметного мира, как и мира идей, должно мыслиться не как набор статичных единиц, а как динамический процесс - процесс поисков истины, постановки вопросов, анализа ложных представлений. Вне сопряженности с главной задачей поисков «настоящей правды», «правильной постановки вопросов» не может быть понята специфика деталей и предметов эмпирической действительности в художественном мире Чехова.

Чехов, как и Достоевский и Толстой, видел перед собой действительность, в которой многое выглядит случайным, лишенным «сердцевины целого». Но в мире Чехова, в отличие от мира Достоевского и Толстого, отрицаются те объединяющие связи, которые видели или хотели видеть, каждый по-своему и нередко вопреки очевидности, его великие предшественники. Для Чехова общепризнанные, осененные авторитетом таких титанов, как Толстой, связи, решения, рецепты лишены смысла, иллюзорны, ложны. Ложь писаных законов и установлений, обман рецептов религиозного спасения или иллюзии, разделяемые большей частью русской интеллигенции, находили в Чехове неутомимого противника.

Но, отрицая подобные «сердцевины целого» (а по существу, все известные в его время разновидности

75

претензий на обладание истиной) и последовательно отказываясь от собственных определений «правды», «нормы», Чехов не отрицал существования «сердцевины целого», «правды» вообще. Пафос разоблачения иллюзий, отрицания «ложных представлений» неразрывен в его произведениях с пафосом искания неведомой «настоящей правды» и «правильной постановки вопросов». А правильная постановка вопросов предполагает у Чехова включение множества составляющих (в том числе не замечаемой людьми красоты!), которые должны обязательно приниматься в расчет, указание на истинную сложность той или иной проблемы. Сложность - синоним правды в мире Чехова.

76

¹ Гурвич И. Проза Чехова, с. 49.

²Авторская позиция в этом рассказе Чехова вызывала особенно долгие споры и непонимание. См. об этом: Покусаев Е. И. Об идейно-художественной концепции рассказа А. П. Чехова «Враги» // От «Слова о полку Игореве» до «Тихого Дона». Л.,

с. 183-190; Рев М. Об идейно-художественном своеобразии рассказа А. П. Чехова «Враги». - In: Annales universitatis scientiarum Budapestiensis. Sectio philologica moderna, t. 1. Budapest, 1969 -

s. 161-170; Папер ный 3.

Записные книжки Чехова. М. 1976, с. 249-253.

³ См. об этом: Бялый Г. А. Русский реализм конца XIX века, с. 29; Чудаков А. П. Поэтика Чехова, с. 174-181; Цилевич Л. М.

Сюжет чеховского рассказа, с. 11-13; см. также комментарии в 7-10 томах академического Полного собрания сочинений и писем Чехова.

⁴ Чудаков А. П. Поэтика Чехова, с. 262.