Проза Чехова: проблемы интерпретации

Событие², о котором Чехов писал в драме (а также в рассказах), - переход человека из одного мировоззренческого состояния в другое. Эти два этапа в жизни героя писатель обозначает как «возбуждение», а затем - «утомление». Первый этап (то, что в «Иванове» является предысторией): герой для ориентировки в мире и для линии своего поведения в нем избирает определенные готовые формы, общие идеи, будучи убежден в их правильности. Он «воюет со злом, рукоплещет добру», готов преобразовать все вокруг себя - и в социальной, гражданской сфере, и в экономике, и в просвещении, и в личных отношениях и т. д. и т. д.; за все он берется с восторгом. То, что при этом Иванов поступал «не так, как все» другие помещики, - тоже давно известная форма поведения, обратное «общее место». Второй, неизбежный и естественный, с точки зрения

81

автора, этап: прежняя система ориентации и поведения кажется герою ложной, он от нее отказывается, «готов уже отрицать» все, что вчера утверждал. Ситуация самая распространенная в произведениях Чехова. При этом сам герой «не понимает, что с ним делается и произошло», окружающие также его не понимают (в пьесе показаны три разновидности непонимания Иванова - Львовым, Саррой и Сашей). Жизни же нет никакого дела до перемены, происшедшей с героем, она постоянно «предъявляет к нему свои законные требования», и он «должен решать вопросы» (П 3, 111). Но герой, каков он есть, не решает вопросов, а падает под их тяжестью.

Иванов и Васильев, конечно, не повторяют один другого, и у Васильева есть качество, ставящее его выше просто «хорошего человека» Иванова, - это его необычайная чуткость к чужой боли. Но в главных чертах это представитель того же типа среднего человека. И переход от «возбуждения» к «утомлению», который в «Иванове» показан как событие всей жизни, в «Припадке» изображен в ином временном масштабе, как событие одних суток из жизни героя.

Важно отметить другое. Чехов бьет безжалостно и без промаха как по общим заблуждениям, иллюзиям общества, так и по слабостям благородной, но кратковременной вспышки «протеста» «хорошего человека», не способной ни на йоту поколебать зло и кончающейся плачевно для самого протестующего. И нет ничего ошибочнее при толковании чеховских произведений, чем ставить автору в заслугу его симпатию к таким героям, как Васильев или Иванов (хотя симпатия эта несомненна), или сводить смысл произведения к противопоставлению достоинств главного героя (они также очевидны) недостаткам или порокам других персонажей. Интерпретировать таким образом авторские намерения в «Припадке» - значит проходить мимо того, что составляет главную силу рассказа, выхватывать из глубочайшего

82

хода авторской мысли лишь одно ее, начальное, звено. Трезвость и беспощадность исследователя, а не умиление или жаркое единодушие определяет авторское отношение к героям такого типа, как Васильев, которых будет еще немало в чеховских произведениях, вплоть до последних рассказов и пьес.

«Припадок» показал, сколь различные цели преследовали, обращаясь к теме социального зла-проституции, Чехов и Гаршин. В рассказах Гаршина (таких, как «Надежда Николаевна», «Происшествие», «Ночь») - крик отвращения, острое сочувствие жертвам зла, надежда потрясти современников картинами зла, то есть все

то, чем Чехов наделил Васильева. У Чехова - анализ как самого зла, так и вспышки протеста, «возбуждения», вслед за которым приходит «утомление». И вот признак не только уверенного мастерства, но и справедливости высшего порядка: рассказ, в котором, по существу, речь идет о слабостях гаршинского подхода к проявлениям зла, прозвучал одновременно как панегирик тому лучшему и благороднейшему, что видел Чехов в людях «гаршинской закваски».

Разумеется, Чехов делал различие между тем, что сам он однажды назвал «хорошим общим местом» (П 2, 280), и тем, что можно назвать дурным общим местом. Но свой долг и призвание писателя он видел в последовательном развенчании «общих мест», как дурных, так и хороших, а говоря точнее, с высоты нашего сегодняшнего знания, - как сознательного обмана официальных идеологических догм, так и иллюзий передовой части интеллигенции. И именно нежелание Чехова разделять и провозглашать «хорошие общие места» и более того - постоянное в его произведениях обесценивание, вскрытие внутренних слабостей «общих мест», принятых в массе интеллигенции и молодежи, менее всего могли быть поняты и прощены Чехову большинством его современников. Критики-проповедники «хороших общих мест»,

83

такие, как Михайловский, Скабичевский, Протопопов, не случайно чувствовали в Чехове чужого.

Вновь мы видим: как и в «Огнях» и «Неприятности», автор не предлагает своего решения «вопроса», который не решен в самой действительности, свою задачу он ограничивает тем, чтобы показать, как герой бьется над вопросом и терпит неудачу и сколь неприемлемы известные и общепризнанные решения. Но окончательный итог «Припадка» не сводится к указанию на еще одно поражение в попытке «сориентироваться».