Читаем Проза Чехова: проблемы интерпретации полностью

Этому-то медицинскому скептицизму, с одной стороны, и шаблону - с другой, Захарьин противопоставил свой метод, который, по признанию современного историка медицины, «резко поднял уровень клинической медицины той эпохи, а в дальнейшем был принят повсюду» 5.

Основной чертой учения Захарьина является строгая индивидуализация каждого случая заболевания и решительный отказ от шаблона в лечении. Не существует болезней «вообще», есть конкретные больные - этому исходному положению Захарьин придавал особое значение. Лечению должна подлежать не болезнь, будто бы одинаковая для всех, а больной со всеми присущими ему индивидуальными особенностями. Захарьин учил точному определению картины болезни, то есть «конкретному, в данном случае, во всех его особенностях и, обыкновенно, осложнениях (совершенно чистые случаи одной болезни встречаются гораздо реже, чем осложненные)» 6. «Чтобы предотвратить впадение в рутину, - учил он, - врач должен указывать на все особенности встречающихся случаев - индивидуализировать»

7

Внедряя индивидуальную терапию, то есть лечение не болезни, а больного, Захарьин выработал и научно обосновал свой метод опроса и осмотра больного, который позволял с большой точностью определять индиви-

91

дуальные особенности организма и диагностировать такие заболевания, которые протекают без ясно выраженных объективных признаков. Это особое внимание к формам осознания больным своего положения и состояния стало другим важным принципом медицинской школы Захарьина. В школе Г. А. Захарьина упор делался на «подробнейшее изучение больных, на расспрос их, возведенный на высоту искусства» 8.

Чехов, ставивший Захарьина в медицине наравне с Толстым в литературе (П 4, 362), усвоил от своего учителя именно «метод», умение «мыслить по-медицински» (П 3, 37) и стремился развить его дальше. Известно, что Чехов одно время намеревался читать курс в университете, ставя себе задачей «возможно глубже вовлекать свою аудиторию в область субъективных ощущений пациента» 9, то есть сопоставлять объективные данные о болезни с субъективным анамнезом.

Но эти же научные принципы оказали мощное влияние на формирование писательского метода Чехова в целом. Принцип индивидуализации каждого отдельного явления стал одним из основных его творческих принципов.

О том, как может применяться научный метод к изучению сложнейших явлений человеческой жизни, Чехов не раз говорит в своих произведениях. В частности, показательны в этом отношении два рассказа, созданные им в начале и в конце творческого пути, - «Рассказ без конца» (1886) и «О любви» (1898).

В «Рассказе без конца» речь идет о попытке самоубийства. Герой рассказа, Васильев (однофамилец героя «Припадка»), стрелял в себя и промахнулся. Затем происходит его разговор со случайным собеседником,

92

врачом и писателем. Затрагивается проблема, прямо относящаяся к литературе; как объяснить и описать в рассказе или романе это событие - попытку самоубийства, чтобы не впасть в шаблон, избежать «общих мест» и передать событие со всей достоверностью.

Казалось бы, объяснение лежит на поверхности: стрелявший в себя бедняк, у него

только что умерла любимая жена. Но сам Васильев отвергает такое объяснение как слишком общее и поверхностное.

Он говорит: «Недостает еще, чтобы вы стали допрашивать, какие причины побудили меня к самоубийству! Я и сам, признаться, не понимаю. Есть протокольно-газетные термины вроде «безнадежная любовь» или «безвыходная бедность», но причини неизвестны .

Никогда не понять человеку психологических тонкостей самоубийства! Где причины? Сегодня причина заставляет хвататься за револьвер, а завтра эта же самая причина кажется не стоящей яйца выеденного». И далее - о единственно приемлемом пути к пониманию явлений: «Все зависит, вероятно, от индивидуализации субъекта в данное время

Взять, например, меня. Полчаса тому назад я страстно желал смерти, теперь же, когда горит свеча и возле меня сидите вы, я и не думаю о смертном часе. Объясните-ка вы эту перемену! Стал ли я богаче, или воскресла моя жена? Повлиял ли на меня этот свет или присутствие постороннего человека? И мало чести героям ваших романов, если такой пустяк, как свечка, так резко изменяет ход драмы! Полчаса тому назад стрелялся, а сейчас рисуюсь. Объясните-ка!» (5, 15-16).

Логика, по которой Захарьин заставлял своих слушателей уверовать в метод индивидуализации, здесь распространяется на постановку диагнозов любых жизненных явлений, объяснять которые берется литература.

Кстати сказать, здесь видно и то, на какой основе в художественном описании сосуществуют главное

93

(самоубийство) и «пустяк» (свечка). Это не просто «случайное наряду с главным», а предельная индивидуализация явления, природу и причины которого можно понять, только учитывая всю совокупность сопровождающих его процессов и явлений. Принцип

индивидуализации находится в тесной связи с главной темой искания ответов, попыток понимания, ориентирования в явлениях действительности.

Перейти на страницу:

Похожие книги

По страницам «Войны и мира». Заметки о романе Л. Н. Толстого «Война и мир»
По страницам «Войны и мира». Заметки о романе Л. Н. Толстого «Война и мир»

Книга Н. Долининой «По страницам "Войны и мира"» продолжает ряд работ того же автора «Прочитаем "Онегина" вместе», «Печорин и наше время», «Предисловие к Достоевскому», написанных в манере размышления вместе с читателем. Эпопея Толстого и сегодня для нас книга не только об исторических событиях прошлого. Роман великого писателя остро современен, с его страниц встают проблемы мужества, честности, патриотизма, любви, верности – вопросы, которые каждый решает для себя точно так же, как и двести лет назад. Об этих нравственных проблемах, о том, как мы разрешаем их сегодня, идёт речь в книге «По страницам "Войны и мира"».В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Наталья Григорьевна Долинина

Литературоведение / Учебная и научная литература / Образование и наука
100 запрещенных книг: цензурная история мировой литературы. Книга 1
100 запрещенных книг: цензурная история мировой литературы. Книга 1

«Архипелаг ГУЛАГ», Библия, «Тысяча и одна ночь», «Над пропастью во ржи», «Горе от ума», «Конек-Горбунок»… На первый взгляд, эти книги ничто не объединяет. Однако у них общая судьба — быть под запретом. История мировой литературы знает множество примеров табуированных произведений, признанных по тем или иным причинам «опасными для общества». Печально, что даже в 21 веке эта проблема не перестает быть актуальной. «Сатанинские стихи» Салмана Рушди, приговоренного в 1989 году к смертной казни духовным лидером Ирана, до сих пор не печатаются в большинстве стран, а автор вынужден скрываться от преследования в Британии. Пока существует нетерпимость к свободному выражению мыслей, цензура будет и дальше уничтожать шедевры литературного искусства.Этот сборник содержит истории о 100 книгах, запрещенных или подвергшихся цензуре по политическим, религиозным, сексуальным или социальным мотивам. Судьба каждой такой книги поистине трагична. Их не разрешали печатать, сокращали, проклинали в церквях, сжигали, убирали с библиотечных полок и магазинных прилавков. На авторов подавали в суд, высылали из страны, их оскорбляли, унижали, притесняли. Многие из них были казнены.В разное время запрету подвергались величайшие литературные произведения. Среди них: «Страдания юного Вертера» Гете, «Доктор Живаго» Пастернака, «Цветы зла» Бодлера, «Улисс» Джойса, «Госпожа Бовари» Флобера, «Демон» Лермонтова и другие. Известно, что русская литература пострадала, главным образом, от политической цензуры, которая успешно действовала как во времена царской России, так и во времена Советского Союза.Истории запрещенных книг ясно показывают, что свобода слова существует пока только на бумаге, а не в умах, и человеку еще долго предстоит учиться уважать мнение и мысли других людей.

Алексей Евстратов , Дон Б. Соува , Маргарет Балд , Николай Дж Каролидес , Николай Дж. Каролидес

Культурология / История / Литературоведение / Образование и наука