Читаем Проза Чехова: проблемы интерпретации полностью

Так, Чехов показывает, что самому герою ясна несостоятельность «общих мест» в науке, литературе, критике, негодность общих, шаблонных методов лечения в медицине. Много раз герой повести выступает против генерализаций, которые неприложимы к реальной конкретности, можно сказать, выступает со всей определенностью против «общих идей». (Из всего контекста повести видно, какой смысл вкладывается в понятие «общая идея»: это убеждение, вера, знание, общее у человека с другими, разделяемое другими, и общее всегда, на разных этапах индивидуального жизненного пути.)

Поэтому, когда в самом конце своих записок герой говорит о том, что только «общая идея» может спасти от отчаяния и придать смысл человеческой жизни, это выглядит как непоследовательность, «виляние», боязнь признать по отношению к себе суровую истину, которая как ученому ему прекрасно известна.

Вот Николай Степанович размышляет о том, что, в сущности, никакая «общая идея» не поможет Кате в ее безнадежном положении: «Легко сказать «трудись», или «раздай свое имущество бедным», или «познай самого себя», и потому, что это легко сказать, я не знаю, что ответить» (7, 298). Кого-то эти прекрасные «общие

99

идеи», наверное, спасают, наполняют смыслом чью-то жизнь, но к данному конкретному человеку (а индивудуальность Кати вполне определилась к этому эпизоду) они абсолютно неприложимы. Неприложимость общих решений к «отдельным случаям» Николай Степанович считает закономерностью: «Мои товарищи, терапевты, когда учат лечить, советуют «индивидуализировать каждый отдельный случай». Нужно послушаться этого совета, чтобы убедиться, что средства, рекомендуемые в учебниках за самые лучшие и вполне пригодные для шаблона, оказываются совершенно негодными в отдельных случаях. То же самое и в нравственных недугах» (там же). Речь идет о той самой индивидуализации, которая утверждалась чеховским кумиром Захарьиным в медицине и которую сам Чехов утверждал в литературе.

Индивидуализировать - значит видеть в «отдельном случае» уникальное явление, не сводимое к генерализациям. По отношению к Кате это Николаю Степановичу вполне ясно. А по отношению к самому себе?

Вот еще одно аналогичное место в «записках старого человека». В третьей главе Николай Степанович слушает нападки Кати и коллеги-филолога Михаила Федоровича на «нынешнюю молодежь». Николаю Степановичу досадно слушать, ибо «обвинения огульны и строятся на таких давно избитых общих местах, таких жупелах, как измельчание, отсутствие идеалов или ссылка на прекрасное прошлое» (7, 287; думается, подбор «общих мест» в этом перечне не случаен: ведь именно в этом обвинял

современную литературу и Чехова как характернейшего ее представителя Н.К.Михайловский, противопоставляя при этом духовное оскудение «детей» «общим идеям» «отцов»).

У Николая Степановича есть свои причины быть недовольным молодежью. Но, считает он, обвинять нужно «со всею определенностью», за конкретные недостат-

100

ки, не прибегая «к туману общих мест». И далее он перечисляет свои претензии к молодежи, начиная с явно не подходящих под общие категории («нынешние студенты» употребляют много табаку и спиртных напитков, поздно женятся и т. д.), переходя затем к более существенным (они терпят в своей среде голодающих, не знают языков, неправильно выражаются по-русски, малосведущи, готовы сидеть в ассистентах до 40 лет, не проявляя самостоятельности и инициативы, и т. п.). Перечисляя конкретные симптомы неблагополучия в нынешнем поколении студентов, Николай Степанович считает ошибочным делать чересчур широкие обобщения, например, распространять их на все последующие поколения студентов или видеть в этом признаки окончательного вырождения студенчества.

Итак, в нарисованном Николаем Степановичем портрете «нынешнего» поколения студенческой молодежи дан образчик индивидуализации, которая противостоит «общим местам», шаблону в той картине, которая была нарисована его собеседниками.

Здесь уместно задать вопрос: позволяет ли метод индивидуализации от фиксирования частного, конкретного переходить к обобщениям? Да, отказ от «тумана общих мест» не есть отказ от обобщений, от определенности в оценках, в позиции. Метод индивидуализации у Чехова отнюдь не сводится к «описанию вместо объяснения», его

идеография противостоит позитивистской идеографии. Но какого рода эти обобщения?

Студенты терпят в своей среде голодающих - значит, они крайне беспечны и равнодушны; они предпочитают современных писателей классикам - значит, не умеют «отличать большое от малого»; важные общественные вопросы (например, переселенческий) они решают подписными листами - значит, не умеют или не хотят идти «путем научного исследования и опыта»; готовы быть ассистентами до 40 лет - значит, не понимают, что «са-

101

мостоятельность, чувство свободы и личная инициатива в науке не меньше нужны, чем, например, в искусстве или торговле».

Перейти на страницу:

Похожие книги

По страницам «Войны и мира». Заметки о романе Л. Н. Толстого «Война и мир»
По страницам «Войны и мира». Заметки о романе Л. Н. Толстого «Война и мир»

Книга Н. Долининой «По страницам "Войны и мира"» продолжает ряд работ того же автора «Прочитаем "Онегина" вместе», «Печорин и наше время», «Предисловие к Достоевскому», написанных в манере размышления вместе с читателем. Эпопея Толстого и сегодня для нас книга не только об исторических событиях прошлого. Роман великого писателя остро современен, с его страниц встают проблемы мужества, честности, патриотизма, любви, верности – вопросы, которые каждый решает для себя точно так же, как и двести лет назад. Об этих нравственных проблемах, о том, как мы разрешаем их сегодня, идёт речь в книге «По страницам "Войны и мира"».В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Наталья Григорьевна Долинина

Литературоведение / Учебная и научная литература / Образование и наука
100 запрещенных книг: цензурная история мировой литературы. Книга 1
100 запрещенных книг: цензурная история мировой литературы. Книга 1

«Архипелаг ГУЛАГ», Библия, «Тысяча и одна ночь», «Над пропастью во ржи», «Горе от ума», «Конек-Горбунок»… На первый взгляд, эти книги ничто не объединяет. Однако у них общая судьба — быть под запретом. История мировой литературы знает множество примеров табуированных произведений, признанных по тем или иным причинам «опасными для общества». Печально, что даже в 21 веке эта проблема не перестает быть актуальной. «Сатанинские стихи» Салмана Рушди, приговоренного в 1989 году к смертной казни духовным лидером Ирана, до сих пор не печатаются в большинстве стран, а автор вынужден скрываться от преследования в Британии. Пока существует нетерпимость к свободному выражению мыслей, цензура будет и дальше уничтожать шедевры литературного искусства.Этот сборник содержит истории о 100 книгах, запрещенных или подвергшихся цензуре по политическим, религиозным, сексуальным или социальным мотивам. Судьба каждой такой книги поистине трагична. Их не разрешали печатать, сокращали, проклинали в церквях, сжигали, убирали с библиотечных полок и магазинных прилавков. На авторов подавали в суд, высылали из страны, их оскорбляли, унижали, притесняли. Многие из них были казнены.В разное время запрету подвергались величайшие литературные произведения. Среди них: «Страдания юного Вертера» Гете, «Доктор Живаго» Пастернака, «Цветы зла» Бодлера, «Улисс» Джойса, «Госпожа Бовари» Флобера, «Демон» Лермонтова и другие. Известно, что русская литература пострадала, главным образом, от политической цензуры, которая успешно действовала как во времена царской России, так и во времена Советского Союза.Истории запрещенных книг ясно показывают, что свобода слова существует пока только на бумаге, а не в умах, и человеку еще долго предстоит учиться уважать мнение и мысли других людей.

Алексей Евстратов , Дон Б. Соува , Маргарет Балд , Николай Дж Каролидес , Николай Дж. Каролидес

Культурология / История / Литературоведение / Образование и наука