Проза Чехова: проблемы интерпретации

в него автором, а из субъективных представлений интерпретатора о том, каким должен быть этот смысл, чтобы считаться социально значимым, приводило к подобным натяжкам и искажениям.

Сказанного, кажется, достаточно, чтобы увидеть, как весь строй «Скучной истории» не позволяет увидеть в ней авторское утверждение о необходимости «общей идеи».

Повесть Чехова написана не в защиту «общей идеи». Но значит ли это, что она отрицает важность «общей идеи»? Ни в коем случае. Позицию Чехова нельзя свести к скептицизму и релятивизму. В повести отвергаются не «общие идеи» сами по себе, а их абсолютизация, генерализация.

Читатель видит, что герой повести бьется над противоречиями и проблемами не мнимыми, а подлинными: всю жизнь он учил с кафедры, но не знает, как научить тех, кто живет рядом; все блестящее прошлое не облегчает сегодняшней боли, не остановит надвигающейся смерти; равнодушие к житейскому помогало отдать всего себя науке, работе. Но из-за этого же равнодушия отец проглядел, как выросла и стала ему совсем чужой дочь. И (кто станет спорить?) «общая идея» в самом деле помогает тем, кто ею обладает, жить уверенно и умирать спокойно, с сознанием выполненного долга.

М.М. Смирнов, анализируя в своей недавней статье расхождения между автором и рассказчиком в «Скучной истории», делает немало тонких наблюдений и приходит к вполне закономерному выводу о том, что мысль об отсутствии «общей идеи» «лишь симптоматична для переживающего кризис героя - не более и не менее; она, конечно, не является буквальным выражением идеи „Скучной истории"»⁵. Однако, сосредоточившись на чеховских доказательствах «несостоятельности рассужда-

108

ющего Николая Степановича», исследователь оставил без внимания другую сторону авторской позиции в «Скучной истории»: подлинную заинтересованность Чехова в вопросах, которые пытается решить герой, - то, что заставляет чувствовать в повести исповедь автора, исповедь поколения. Вывод героя ошибочен, но важность вопроса от этого не снимается - так уже было у Чехова в «Неприятности», «Припадке», «Иванове». И «Скучная история» включает в себя оба момента: невозможность удовлетвориться мыслимыми «общими идеями» и жажду «настоящей правды», неведомой «общей идеи».

Затронув столь важную и близкую ему проблему, Чехов не утверждает в повести какую-либо «общую идею» и оставляет вопрос о ней подчеркнуто открытым: нет той догмы или веры, которая могла бы увлечь и автора и героя, и правильнее, считает Чехов, изобразить тот «заколдованный круг», в котором герой оказался (см. письмо Суворину от 17 октября 1889 года). Свою художественную задачу автор видит в возможно более достоверном изображении обстоятельств, порождающих и сопровождающих высказываемые героем мнения. Иными словами, он индивидуализирует, то есть стремится к правильной постановке вопроса об «общей

идее».

«Скучная история» рассказывает о явлении не менее социально значимом и наболевшем, чем «Припадок», о явлении, особенно характерном для своей эпохи. Три сходные сцены в повести указывают на всеохватность этого явления.

Сцена первая. Николай Степанович жалуется Кате (гл. 3): «... Но я порчу финал. Я утопаю, бегу к тебе, прошу помощи, а ты мне: утопайте, это так и нужно» (7, 284).

Сцена вторая. Лиза в «воробьиную ночь» умоляет отца помочь ей («Я не знаю, что со мною. Тяжело!»). Но в эту ночь ему «самому тяжело», он думает: «Что

109

же я могу сделать? Ничего не могу. На душе у девочки какая-то тяжесть, но я ничего не понимаю, не знаю и могу только бормотать.

- Ничего, ничего... Это пройдет... Спи, спи...» (7, 302).

Сцена третья. Катя в номере харьковской гостиницы как последнего спасения ждет от Николая Степановича ответа: «Я не могу дольше так жить! Не могу! Ради истинного бога скажите скорее, сию минуту: что мне делать? Говорите, что мне делать?» В ответ же слышит: «По совести, Катя: не знаю. Давай, Катя, завтракать.» (7, 308-309).

Ни у кого из этих людей нет «общей идеи», никто никому не может указать правильного пути, у всех одно и то же, говорит Чехов. Потому-то и «история» названа им «скучной».

Так не изменяет ли Чехов в данном случае принципу индивидуализации? Ведь речь он ведет о явлении столь всеохватном. Не ставится ли диагноз «по шаблону», один для всех? Нет, и в данном случае следует видеть не генерализацию, а индивидуализацию.

Неприемлемость существующих «общих идей», их дискредитация все разъедающим критицизмом - так ставится вопрос применительно к людям типа и масштаба Николая Степановича. В повести идет речь о характернейшем явлении эпохи, когда в русской общественной мысли не было достаточно авторитетного, не скомпрометировавшего себя и не поддающегося интеллектуальному скепсису течения, которое могло бы занять в умах людей, подобных Николаю Степановичу, место «общей идеи». «Даже Михайловский говорит, что все шашки теперь смешались...» - иронически замечал Чехов все в том же письме по поводу «Иванова» (П 3, 111).

Но совсем по-иному вопрос об «общей идее» стоит по отношению к другим персонажам. «Тупица и ломовой

110